Шрифт:
Закладка:
К посланию Бурбона отнеслись серьезно, и вскоре письмо уже лежало на столе Бонапарта. Слова, обращенные к правителю, возымели действие. Первый консул не стал беспокоить министра юстиции Рейве (который, проглядев заговор, оказался шляпой!) и поручил расследование некоему Реалю – бывшему заместителю генерального прокурора Парижской коммуны Шометта. Насколько он знал этого человека, Реаль отличался решительным характером и почти патологической исполнительностью, поэтому именно его и было решено отправить в Венсен для проведения собственного расследования. Дальнейшие события не имели ничего общего со стилем работы Реаля: утром 21 марта этот служака… проспал час отъезда. В результате выехал много позже. Когда он прибыл на место, то понял, что опоздал: герцог уже был мертв.
За несколько часов до прибытия Реаля в камеру к осужденному вошел комендант крепости и приказал следовать за собой. Жертву вывели в ров, где его уже дожидался взвод гвардейских пехотных жандармов. Луи-Антуан облегченно вздохнул: «Благодаренье Богу, я умру смертью воина…»
После того как был зачитан приговор военного суда, дело осталось за малым – исповедаться. Но тюремщики не позаботились пригласить священника, сообщив, что того якобы не смогли найти. Пришлось смириться и с этим. В последние минуты герцог Энгиенский вел себя очень мужественно. Перед казнью он отказался от предложенного ему платка на глаза, а когда солдаты, ожидая команды, прицелились, громко крикнул:
– Цель в сердце!..
Слова смельчака потонули в ружейном грохоте…
Казнь герцога Энгиенского обернулась для Бонапарта серьезными неприятностями. Вероломное убийство молодого Бурбона вызвало гнев и ненависть тех, кто всегда относился к корсиканцу с недоверием. Воочию убедившись в появлении в Европе очередного тирана, от французской верхушки отвернулись монархи России, Англии и Австрии. (В последующем они же и станут могильщиками Бонапарта.)
Когда о расстреле герцога стало известно в Париже, один человек из недавнего окружения Бонапарта воскликнул: «Это даже хуже преступления. Это – ошибка». Сказавшим эти слова был… Жозеф Фуше.
О, этот Фуше! Опытный кукловод, он был несносным лицемером.
«Он одобрял смерть герцога Энгиенского, – пишет Л.А.Тьер, – и был одним из самых пламенных сторонников наследственной власти. В монархическом рвении он превосходил Талейрана, Редерера и Фонтана».
Что сделано, то сделано. И повернуть события вспять было невозможно. Заниматься умственной жвачкой и нагоняем своих подчиненных не было времени: в те дни Бонапарт заканчивал поистине гигантскую работу по составлению Гражданского кодекса (вошедшего в историю как «Кодекс Наполеона»).
Луи Адольф Тьер: «В воскресенье, 25 марта, через несколько дней после смерти герцога Энгиенского, Первому консулу представили несколько обращений избирательных коллегий. Адмирал Гантом, один из его преданных друзей, лично представил ему обращение коллегии Вара, председателем которой состоял. В обращении прямо говорилось, что недостаточно схватить, поразить и наказать заговорщиков, но необходимо путем учреждения обширной системы институтов закрепить власть в руках Первого консула и его семьи, обеспечив покой Франции и положив конец ее долгим треволнениям. …После чего случилось еще одно событие, более высокого порядка. Фонтан получил президентство в Законодательном корпусе и таким образом милостью семьи Бонапарт добился места, которого заслужил одними своими талантами. Ему поручили поздравить Первого консула с завершением бессмертного труда – Гражданского кодекса. Кодекс, плод стольких бессонных ночей, посвященных ученым занятиям, монумент сильной воле и всеобъемлющему уму главы республики, был завершен на текущей сессии, и признательный Законодательный корпус решил освятить память об этом событии, поместив в зале заседаний мраморный бюст Первого консула. Именно об этом и объявил Фонтан, произнеся… речь».
Очередная ступенька к Вершине оказалась пройденной. Впереди Бонапарта ждал лишь… трон.
* * *
…Аппетит г-на Фуше оказался сильнее эффекта, произведенного видом самой пищи. После своей почетной отставки (вместе с упраздненным министерством) сенатор, прикупив шикарный дом на улице Черутти (Rue Cerutti) и виллу на берегу моря, начинает жить в свое удовольствие. Его доходы от майората Экс в Провансе только растут; игра на бирже удачна; а земельные спекуляции позволяют слышать звон золота чаще тиканья старинных напольных часов в стиле ампир в роскошном особняке. За несколько лет нажитые миллионы сенатора оказались утроенными. В свободное время Фуше наслаждается голосом жены, детским лепетом (вместо двух умерших отпрысков у него рождается трое), слушает музыку, посещает Оперу и…
И скучает. В какой-то момент этот окаменевший без живой крови и настоящего дела Паук вдруг понимает, что скромная жизнь скряги-миллионера, лишенная отчаянной борьбы, слишком рутинна и неинтересна. Только эквилибристика по лезвию бритвы способна вернуть прежнюю прелесть бытия – ту, настоящую, жизнь, главное в которой – управлять себе подобными, иметь власть над ними. И без этого, как считает экс-министр, не стоит коптить небо.
Странно, его совсем не лихорадит от очередной победы на бирже, принесшей очередной миллион, зато с каким торжеством этот, казалось бы, уставший от полицейской рутины бывший чиновник отправлял с нарочным очередное секретное донесение Бонапарту. Потом еще и еще… Разве это не удовольствие – разгадывать ребусы, выводя на чистую воду болванов, тайно ворующих, интригующих и даже сталкивающих кого-то лбами? Постепенно тайная информация стала уходить к Бонапарту еженедельно. Просто так. Для вящего удовольствия отправителя.
Но не только. Изощренный комбинатор, Фуше понимает, что эти его тайные донесения, по сути, бесценны. Как опытный ловелас, желающий покорить очередную жертву, он одаривает ее льстивыми словами и подарками, имя которым – важная информация. И делает это терпеливо, настойчиво и, главное, профессионально.
Секретарь Бонапарта Луи-Антуан Фовель де Бурьенн:
«…Первый консул неблагоприятно смотрел на это искусственное влияние, которое Фуше составил себе в его правительстве. С некоторого времени к отвращению, которое Фуше всегда внушал ему, присоединялись другие причины неудовольствия; будучи неоднократно обманываем донесениями и тайными переписками, Бонапарт начинал презрительно пожимать плечами, получая оные, и говорил мне: “Поверишь ли, Бурьенн, что я бывал обманываем этими вещами? Все эти сведения бесполезны и позорны. Все донесения префектов и полиции, все перехваченные письма заключают в себе только ложь и глупость; не хочу больше получать их”… <…>
Фуше удержал у себя полицию, тогда как правительство оной уже не имело; отрешенный министр играл своим двустихийным преемником, держа сам нити сокровенного управления, завлекал в свои сети неопытность явного начальника этой части и сделался необходим, если желали, чтобы он не сделался опасным. Лев, предавшись паническому страху, слепо кинулся в сети лисицы».
Но вдруг ухаживания резко прекращаются. Жертва в растерянности, ведь она успела привыкнуть – и к вниманию, и к цветам,
