К концу 1818 года на покрытие расходов «Французского двора» англичанами было произведено три ликвидации лонгвудского имущества, в результате чего оказалось реквизировано 230 килограммов серебра. Но, как считали сами французы, игра стоила свеч. Хотя бы потому, что при оценке посуды присутствовало много людей, в том числе английских офицеров, которым увиденное сильно не понравилось.

– Как здоровье Императора? – спросил один из них, подойдя к Чиприани.

– Как может чувствовать себя человек, вынужденный продавать серебряную посуду, чтобы выжить… – ответил тот.

– Как?! Неужели британское правительство не в силах обеспечить Лонгвуд достаточным количеством продуктов? Это безобразие!..

Хитрый Чиприани, конечно, лукавил. Его шутка предназначалась исключительно для широкой публики. Деньги у Императора были, и немалые. Однако, подписывая векселя на принца Эжена и прочих членов клана Буонапарте, он надеялся получить дополнительные суммы для оплаты услуг тех, кто служил ему на Святой Елене. Ведь каждому члену свиты «Французского двора» было назначено ежегодное содержание: генералам Бертрану и Монтолону – по 24 тысячи франков (после отъезда графини де Монтолон для ее мужа эта сумма была сокращена до 18 тысяч); Маршану – 8, Пьеррону – 4800, Новерра и Сен-Дени – по 4; доктору Антоммарки – 9; Жозефине Новерра – 600… С учетом туалета Императора общая сумма составляла 100 тысяч франков в год, то есть 4 тысячи фунтов стерлингов.

«Смехотворная сумма, – пишет Жильбер Мартино, – если вспомнить, что в пору расцвета Империи ее едва хватало на костюмированный бал в Тюильри».

К слову, постоянные и необходимые расходы самого Императора составляли 500 фунтов в месяц и, согласно распоряжению Наполеона, эта сумма бралась со вклада, доверенного одному известному банкирскому дому в Париже еще в период его пребывания в ссылке на о. Эльба.

Контратака удалась. Хадсон Лоу самолично увеличил расходы на содержание Лонгвуда до 12 тысяч фунтов. На большее он просто не смог решиться: именно таково было его собственное годовое жалованье.

– Я не должен был его принимать, – позже в сердцах скажет Бонапарт. – В присутствии этого офицера я теряю над собой контроль, что унижает мое достоинство…

Наполеон останется верен себе. В следующий раз губернатор и Пленник встретятся лишь 6 мая 1821 года. В тот самый день, когда один из них окажется на смертном одре…

* * *

А теперь – забыться! Оставшись один в кабинете, Бонапарт раскинулся в кресле и, попытавшись максимально расслабиться, прикрыл глаза. Этот никчемный разодетый индюк Хадсон Лоу – позер и пустышка. Поэтому вряд ли стоит подобной личности уделять столько душевных сил и внимания: британец этого просто не заслуживает. Лучше всего – поразмышлять о прошлом и вернуться туда, откуда началось его могущество. Могущество Наполеона Бонапарта…

Первый Консул – это Диктатор. Данное обстоятельство в считаные месяцы стало реальным фактом, оспаривать который не осмеливались даже самые непримиримые. Власть многих как-то незаметно оказалась в руках Одного. И это сильно удручало редкие ряды «очкариков» и «адвокатишек», кому в годы термидорианского лихолетья посчастливилось не «чихнуть в мешок».

А потому – пришлось смириться. Тем более что руки, подхватившие зыбкую верховную власть, французам были знакомы: то оказались пропахшие порохом кулаки прославленного генерала, сражавшегося за честь страны в Италии, Египте и Сирии. Такому, убеждали сторонники Бонапарта, можно доверить и Францию. Главное, говорили они, не Бурбоны с их кознями.

Ну да, не Бурбоны. И все же обыватель был мрачен: он ничего не понимал. Ни хлеба, ни зрелищ. Да еще – генерал Бонапарт. То ли свой, то ли… Ну да, лишь бы не Бурбоны. Где короли – там опять польется кровь…

Путь Бонапарта к трону лишь со стороны казался легким. Особенностью большой власти является ее кажущаяся незыблемость. Но только сильный правитель способен сделать власть таковой. Можно, расстреляв из пушек парламент, узурпировать и власть, и трон, и все остальное. Другое дело – надолго ли? Когда в стране станет худо всем и каждому, спрыгнуть с вершины придется по собственному желанию – хотя бы из боязни быть растоптанным своим же народом. Вывод: тернистый путь к вершине – лишь часть пути; остальная – удержаться там.

Французы устали. От Революции, от войн, от крови. От нищеты, наконец. Они устали жить, как жили. Хотелось другого – мира и спокойствия. И чтоб не умирать. Ни за Бурбонов, ни за кого-то еще. Французы мечтали о тишине.

Именно это и пообещал им Бонапарт. В 1801 году после ухода с поста британского премьера Уильяма Питта Младшего его место занял более сговорчивый сэр Чарлз Джеймс Фокс. На следующий год был подписан долгожданный Амьенский мирный договор, помиривший Туманный Альбион и Францию (правда, ненадолго). Для верности флот адмирала Нельсона наголову разгромил близ Копенгагена флот французских союзников – датчан. Чтоб те помнили, кто в доме хозяин.

В 1802 году Бонапарт сделал еще один шаг к Вершине, став президентом Цизальпинской республики[94]. Это означало одно: отныне он получал неограниченную личную власть в завоеванных районах восточнее Альп. У всех на глазах 40-тысячный корпус генерала Нея вторгся в Швейцарию, превратив «самое независимое государство» во французскую провинцию. Европа затихла…

После возвращения премьера Питта Амьенский мир с Первой Республикой был расторгнут, и в мае 1803 года Великобритания объявила Франции войну. Англичанами были захвачены корабли, находившиеся в британских портах, а также грузы, хранившиеся в доках. Бонапарт не остался в долгу и приказал арестовать всех англичан на территории страны; таких набралось с десяток тысяч. Началась подготовка к вторжению на Британские острова. К счастью для англичан, эти планы так и остались на бумаге: до островов было далеко, а дела на материке требовали немедленного решения.

* * *

…За прошедшие несколько лет Жозеф Фуше сильно изменился. Власть и алчность сделали его другим. А оказавшись на службе у Бонапарта, этот человек станет серым кардиналом при Первом консуле. Фуше превратится в некий фантом, который все видит, слышит, чувствует, осязает и даже предвидит, умудряясь при этом оказываться незримым для остальных. Его знает разве что самая верхушка французского социума во главе с его надвершием – самим Бонапартом.

Последний, к слову, своим министром полиции был доволен. Фуше оказался прекрасным исполнителем, понимавшим патрона с одного взгляда. Еще вчера бурлившая, как перекипевший кофе, страна постепенно обретала спокойствие. Роялистов можно было перечесть по пальцам (выслеживали, судили, казнили); грабители с большой дороги сошли со сцены (этих пристреливали на месте); всякого рода посягателей на власть агенты Фуше правдами и неправдами (чаще последними – силой и угрозами) склоняли к сотрудничеству. Тандем Бонапарт