Шрифт:
Закладка:
Отныне не только заговоры, но и любое инакомыслие искореняются в зародыше! И министр полиции не пожалеет для этого ни денег, ни сил, ни… крови. Злоумышленников, конечно.
Опасения Фуше оправдались: Первый консул стал фактическим Диктатором. Пришлось горько вздохнуть: уж теперь-то самодержец точно не простит министру те препятствия, которые тот чинил Хозяину при его восхождении на вершину большой власти.
Министр Фуше слишком много знал. И Бонапарту это было хорошо известно. Фуше знал больше, чем сам Наполеон – и про себя, и про Семью, и про всех остальных. Знающий много всегда опасен. Такого где-нибудь в средневековой Испании могли запросто удавить посредством гарроты. Клан не успокаивался, он требовал крови министра полиции. Он им слишком мешал. Одним – воровать; другим – спать с чужими женами; третьим – плести интриги. Лишь министр полиции знает обо всем. «Паучище» не дает дышать, шепчут в ухо императору родственники; он могущественнее всех нас! И с этим следует что-то делать!..
«…Все, знавшие вполне характер Первого консула, – вспоминал Бурьенн, – не могли объяснить себе влияние, которое он дозволил ему взять над собою, и которому сам Бонапарте… удивлялся. Он видел в нем точку, в которой сосредоточивались все выгоды приверженцев Революции и негодовал за то; но, повинуясь действию какого-то магнетизма, не мог разрушить очарования, под которым он находился. За глаза он говорил о Фуше с запальчивостью, с колкостью и недоброжелательством; но в присутствии его выражения Бонапарте смягчались, если он не имел причин всенародно изъявлять ему гнев…»
В сентябре 1802 года отодвинуть Жозефа Фуше просто так было нетактично: как-никак министр полиции сделал немало. Ко всему прочему Первого консула ждали большие дела, и иметь за спиной лютого врага было себе дороже. Поэтому следовало что-нибудь придумать этакое…
И Бонапарт придумал: не проще ли сократить министерство полиции за ненадобностью? Позже император не вспомнит, кто подсказал ему этот ловкий ход, но мысль оказалась великолепной. А чтоб этот Фуше не затаил обиды, горькую пилюлю следовало запить сладенькой микстурой. Например, подставить… сенаторское кресло.
Впрочем, бутылочек с мятной микстурой может быть даже несколько. И почти половину (миллион с лишним) из оставшегося денежного фонда министерства Бонапарт дарит экс-министру. За моральный ущерб, так сказать. Плюс кусочек прованской земли в виде «малюсенького» княжества Экс между Марселем и Тулоном стоимостью в десять миллионов.
Как позже скажут историки, Наполеон уволит своего министра с большими предосторожностями, нагрузив его руки золотом[97].
* * *
«Из Консульского указа:
«…Бывший герцог Энгиенский, обвиненный в том, что воевал против Республики, состоял и ныне состоит на жаловании Англии и принимает участие в заговорах, устраиваемых сею последнею Державою против внутренней и внешней безопасности Республики, будет предан военному суду, составленному из семи членов, назначенных парижским генерал-губернатором, который соберется в Венсенне.
Министру юстиции, министру военному и парижскому генерал-губернатору поручается исполнение сего указа».
В клетке Триумвирата Бонапарту было тесно: клетка есть клетка. Корсиканская свободолюбивая натура Бонапарта требовала большего – как минимум пожизненного консульства, как максимум – императорской короны. Почему бы нет? Но все мечты разбиваются в прах, если, во-первых, ты не имеешь на этот воображаемый трон никаких прав, и во-вторых, если имеются конкуренты – с правами и амбициями.
Одним из таких амбициозных наследников трона в глазах корсиканца был герцог Энгиенский[98]. Иллюзия вседозволенности сыграла с Бонапартом злую шутку. Побуждаемый Талейраном, он приказывает доставить герцога из Баденских земель, а потом – казнить. Позже Наполеон будет постоянно сожалеть об этом, но тогда убийство одного из Бурбонов виделось устранением прямого конкурента за власть.
Ко времени описываемых событий тридцатиоднолетний герцог Энгиенский был женат на племяннице князя-епископа Страсбургского кардинала Рогана и преспокойненько жил в местечке Эттенгейм (герцогство Баденское), находясь на содержании британского правительства.
После раскрытия в феврале 1804 года заговора Жоржа Кадудаля в Париже Бонапарт заподозрил в причастности к этому Луи-Антуана Энгиенского. Согласно секретному донесению одного из шпионов, отправленному из Эттингейма в Париж, герцог вел скрытную жизнь: «…Он принимает многих эмигрантов, часто отлучается, иногда на неделю, иногда на 10 и даже на 12 дней, но никто не знает куда, быть может, он ездит в Париж».
Вообще, все эти кадудали начинали сильно раздражать. Мятежники надоели, донимая, как комары среди ночи. С комарами не договориться, разве что размазать по ладошке…
И все же Бонапарт сделал попытку договориться. Он пригласил главаря мятежников Кадудаля в Париж, пообещав тому безопасность, генеральскую должность и возможность проявить себя на поле сражения. Но комарик на то и комарик, что привык действовать исподтишка и по-подлому[99].
И вот – герцог, из Бурбонов. Теперь Бонапарт уже ничуть не сомневался в истинной роли герцога Энгиенского в беспорядках, захлестнувших страну.
– Я сумею наказать виновников этих заговоров, – в гневе процедил он, ознакомившись с докладом шпиона. – Один из них ответит мне головой…
Однако для осуществления этого замысла на пути Первого консула имелось серьезное препятствие: герцог Энгиенский проживал в другом государстве, поэтому достать его оттуда представлялось не таким простым делом. Не поедет же Бурбон добровольно на родину: здрастье, мол, а вот и я! Позвольте-ка прогуляться до гильотины…
Тогда-то Талейран и предложил увезти герцога во Францию силой. Подумав, Первый консул (а с ним и правительственный совет) согласился. Вскоре в Германию было отправлено три сотни драгун. В ночь с 14 на 15 марта 1804 года городишко Эттингейм был окружен двумя эскадронами кавалерии. Герцог, увидав под окнами французских драгун, повел себя достойно. Дабы не навлечь неприятности на своих гостей, он сдался без всякого сопротивления. Десять человек, включая самого герцога, были схвачены и отправлены в Страсбург, где оказались в крепости. Чуть позже главного виновника, усталого и промокшего, отправят во французский Венсен, где того будет ждать военно-полевой суд. По сути, это был военный трибунал, сформированный, как вспоминал сам Бонапарт, «из числа всех полковых полковников, составлявших тогда гарнизон Парижа».
Суд, как и следовало ожидать, на деле оказался судилищем. Наследник Бурбонов желал лишь одного – личной встречи с Первым консулом, в чем ему было отказано.
Во время процесса госпожа Бессьер поинтересовалась у полковника Орденера, арестовавшего герцога, неужели невозможно спасти несчастного? На что тот ответил:
– Увы, госпожа. Обнаруженных в его доме мешков с бумагами достаточно для того, чтобы скомпрометировать пол-Франции…
Ничего удивительного, что комиссия заседателей единогласно признала Людовика Антуана Анри де Бурбона-Конде, герцога Энгиенского, виновным по всем
