Шрифт:
Закладка:
— Стоять! Оба!
Затем вошел один, его голос — холодный и ехидный — Шан узнал сразу: Военный советник Джелисткон.
— Друзья мои! Вы обвиняетесь в похищении…
Наследник схватил Цефлим за обе руки и притянул к себе, желая оградить от опасности.
— … в похищении Йур-Хаула, красного карга Владетеля, величайшего сокровища второй эпохи и регалии правящей династии Гирей…
— Не понимаю, о чем ты… — пробормотал Мотанг злорадно. — Может быть, это ты его украл, а нас решил подставить?
Джелисткон хохотнул, а потом выкрикнул резко:
— Сложить оружие!
— А вот с этим могут возникнуть проблемы. — Шан представил ухмылку учителя, с которой он обычно играючи расправлялся сразу с несколькими противниками на учениях. Ему ужасно захотелось выглянуть, приподняв край скатерти, но он осознавал, насколько неразумна эта затея. — Я Гнуса из рук не выпускаю!
После этих слов вспыхнул яркий свет, такой, что и под столом, спрятанный за материей скатерти, Шан зажмурился, а потом начался настоящий бедлам. Загромыхало. Схлестнулись мечи. И каждый звон стали о сталь сопровождался гулким ударом, закладывающим уши. Словно неравномерно стучало огромное сердце.
Раздались первые стоны. Посыпались инструменты.
Шан сгреб в охапку и прижал к себе Цефлим. Та вздрагивала, уткнувшись в грудь брата. Пререкания, ссоры и грызня, если и были между ними, сейчас растворились в потребности обеспечить защиту маленькой сестренке и в ответном покорном согласии ее принять. Еще никогда они не чувствовали прежде такой свирепой нужды друг в друге.
Вдруг всколыхнулось покрывало, и на пол, совсем рядом, громыхнулся воин. Его голова и рука оказались под столом. Залитые кровью глаза бешено вращались. На макушке зияла трещина, обнажившая часть мозга. Шан зажал рот сестре, чтобы та не закричала. В следующий миг поверженного кто-то резко выдернул вон.
Стихло. Шан слышал только дыхание: громкое и глубокое — оно могло принадлежать кому-то снаружи, или Цефлим, или ему самому.
Но там, за пределами их ненадежного укрытия, кто-то был. Тяжелые шаги приближались.
— Я бы и один справился, — устало заявил Мотанг. — Но ты вовремя.
— Ревущий всегда рядом, — сказано было полушуткой. — Где дети?
— Здесь.
Скатерть отодвинулась, к ним наклонился Забиан, командир гвардейцев Владетеля, и протянул руку. Аманкул, легендарный доспех высшего качества с гравированными пластинами, тускло поблескивал в брызгах крови.
— Нам пора!
«Я не ребенок,» — обидевшись, высказал про себя Шан и, кивнув сестре, вылез из-под стола самостоятельно.
Затем отряхнулся, взял Флейю за руку и озвучил свою мысль твердо, глядя в глаза Забиану Ревущему:
— Я не ребенок!
Фет
Вайши не всегда прислуживали эклиотикам. На пике известности это была вполне самостоятельная и независимая каста наемников, имевшая своего человека в каждом селении Тэи, а уж в городах побольше они даже арендовали помещение, где устраивали сходки. Любой житель знал о таких местах, старался обходить их стороной и без особой нужды не наведывался.
А нуждались в них, в основном, люди зажиточные. Если требуется убрать конкурента, соперника или просто обидчика, при том не марая рук и не навлекая подозрений, — вам к вайши.
Обет молчания они принимали, только если уходили в услужение, а безмолвными их начали называть позже, когда Мастера стали брать в ученики преимущественно детей, брошенных после эклиотических опытов. Дело в том, что многие из подопытных лишались речи в процессе хирургических манипуляций на мозге. А некоторые приобретали и ценные способности. Адепты Шенкарока сами приводили ненужный им хлам. За умеренную плату. А затем и за услуги. Так, потихоньку, кланы вайши превратились в карающий инструмент религиозной власти. Конечно, частные заказы никто не запрещал и не отменял.
Секта процветала и укреплялась. Мастера все чаще задумывались о возвращении к корням, но одни с возбуждением и ярой нетерпимостью грезили об этом, а другие, помня о зависимости от поставок учеников, просто кивали, затаивая хитрые умыслы. Последнее слово всегда оставалось за Учителем. Но он молчал.
Спокойствие ему представлялось неведомым блаженством. При дворе Гавани Гирей назревали перемены, и каждый стремился остаться на плаву после глобального кораблекрушения.
Пото был далек от интриг и двусмысленных намеков. Он ценил прямоту, искренность в любом проявлении. За то и уважал Когана: тот был прямолинейно жесток и не прятался от жажды упиваться своим превосходством. Он не юлил перед странствующими судьями, как большинство охотников, ненавидел цнои за взращенное чувство вины перед родителями, а эклиотиков — за их черствые и трусливые душонки, ни перед кем не лебезил и презирал это качество в других.
Наемник немного жалел каргхара: не от рук сопливого мальчонки охотник мечтал умереть, но и в случайное, глупое поражение Пото не верил. Не из того теста был сделал Коган, чтобы попасться на случайностях, не из того.
Безмолвный верил, что любую силу может склонить только сила еще большая. Поэтому и разил преимущественно издалека, избегая прямых столкновений. Ведь сам он сызмальства был жилистого телосложения и полагался исключительно на ловкость и навыки. Ну и конечно же, враг Пото попросту не ведал, сколь грозным оружием обладает опасный одиночка, потому что не видел при нем ничего из оружия.
Пото знал наверняка: Ри использовал в стычке в тесварице, а также ранее, при встрече с Лиссо в закоулках Ноксоло, силу осколка, за которым гнался Коган. И сила эта была сокрушительна и неподвластна Жнецу Когана, что и сыграло роковую роль не в пользу каргхара. Но теперь Ри без пийра. А пийр без Ри, как оказалось, не более, чем пустышка. Ри важен, — в том Пото не сомневался. Вот только это нисколько безмолвного не интересовало и не могло изменить того, что племянника Когана необходимо убить. Это минимум, что он мог сделать для погибшего. И обязан по кодексу Тени.
Постоянные напоминания Сопливого о том, что путь Ри ведет к большим свершениям, его тоже не особо волновали. Пото не любил людей, он чтил законы вайши, а что до людских делишек, их чувств, молитв и стремлений, то на все это ему было глубоко плевать.
Но он также понимал, что способности Сопливого многократно превосходили силы любого нюхача из тех, что видел лично Пото и о которых мог слышать, а потому не удивился, когда в Фет, в местной забегаловке, где мальчишка набивал живот кусками запеченной курицы, к ним подсел неряшливого вида незнакомец и сообщил, что Мастер просит «окунуться в воду».
Они дождались, когда мальчишка доест, и посланник повел их по грязным, после холодного дождя, улочкам, на самый край селения к неказистому домишке, не отличающемуся от других ровным счетом ничем: та же земляная крыша, поросшая крапивой, те же просмоленные ставни с натянутыми рыбьими пузырями, давно уж требующими замены, и дверь с мховым козырьком, обтянутая кожей — та же.
