И вдруг лицо немца показалось ему удивительно знакомым. Где совсем недавно видел он эти жесткие рыжие кудри, нос с горбинкой, круглое, мясистое лицо, крепкую шею? Очень знакомое лицо. Чье? Господи, так ведь Барчук! Но час назад, перед атакой, он видел Барчука в нашей, советской форме!

Додумать Мерган не успел. Немец резко, всем телом, качнулся влево, пригнувшись, рванулся вперед, выхватывая нож. Автоматы выпали из рук — все равно не успеть. Не успеть! Мерган резко попятился по траншее, а нож — уже вот он перед глазами. И тут в сознании, как в полусне, глухо раздался гортанный, сипловатый голос: "Лэвой рукой перехватывай запясть, а правой — чуть выше локтя, и круты разный старана. Если эта рука нэ вылэтит из плэч — плюй мне в лицо, дарагой!"

Господи, как давно это было! Двадцать восьмой год, курд Каримхап… Учеба приемам рукопашной схватки.

Немец прыгнул — и дикий вопль потряс траншею… Нож бессильно упал в песок, немец захрипел, поверженный, а Мерган, вытирая холодный пот, дал себе слово: если останется жив, отыскать могилу Каримхана.

За поворотом в траншее послышался топот множества ног. Мерган торопливо подхватил автомат и рванул на себя рукоятку затвора…

— Свои! Товарищ старший лейтенант! Живы!

Круглое лицо Коваленко сияло улыбкой.

— Товарищ старший лейтенант! Траншея полностью очищена!

— Вольно! Вытащите этого фрица наверх — кажется, живой еще. Одного не оставлять!

Дальше Мерган ничего не сказал, но про себя подумал: "Если не сам Барчук, то, может быть, его брат? Чужие люди не могут быть так похожи".

Он выскочил из траншеи. Через несколько минут взвод собрался. Разглядывали фашиста. Немец приподнялся, сел, поддерживая ладонью левой руки правое предплечье, скривился от боли. Лицо его в этот момент стало настолько похожим на лицо командира роты, что тот самый шустренький солдатик, который три дня назад сопровождал Мергана, не выдержал и закричал:

— Братцы, так ведь это же наш ротный! Точная копия!

Солдатик удивленно пробежал глазами по лицам своих товарищей и вдруг натолкнулся на горящий взгляд настоящего Барчука, а не пленного. Когда тот подошел, никто не заметил. Солдатик ойкнул и живо шмыгнул за спины.

Теперь и немец смотрел только на Барчука. Очевидно, и он был поражен небывалым сходством.

Барчук обвел взглядом солдат.

— Коваленко!..

— Я.

— А ну, спроси: был ли его отец хоть раз в России, а если был, то не заезжал ли в город Челябинск?

Оказывается, Коваленко — плохонько, правда, с заминками, но говорил о-немецки. Немец внимательно выслушал его и, пробормотав что-то, отрицательно мотнул головой.

— Нет, — отец его никогда не был в России.

— А теперь спроси: была ли в России его мать?

Коваленко спросил, и немец вновь мотнул головой. Солдаты заулыбались. А Барчук забасил медленно и сурово:

— Твой отец не бывал в России, мой отец не встречал твою мать и не бывал в Германии… Так почему же мы похожи?

Коваленко перевел, и немец недоуменно пожал плечами.

А Барчук продолжал:

— Слушай, фриц, или как тебя там, Ганс? Если бы мы встретились в мирное время, я бы, наверное, обрадовался такому сходству. Может быть, мы друзьями стали, братьями. Водку бы вместе пили, за девушками ухаживали. А сейчас… Пристрелю я тебя… Собственными руками застрелю. Чтобы моя копия… чтобы фашист с моим лицом по земле ходил?!

Барчук нагнулся, ухватил немца за плечо и заорал: — Вот видишь?! Видишь?! Что твой подлюка Гитлер натворил?..

Он отшвырнул немца и приказал:

— Мерган, веди взвод…

Солдаты шли полем, и прошлогодняя, стерня сухо трещала под ногами. Этой весной поле пахалось только снарядами, и многочисленные воронки делали его похожим на лицо, изрытое оспой. Вдалеке чернело полусгоревшее село. По его окраине проходила вторая линия обороны гитлеровцев и теперь мало что уцелело в этом селе — ветер доносил сладковатый запах гари.

Слева у дороги еще чадил наш Т-70, под гусеницами тапка лежали два немецких автоматчика, вернее — то, что осталось от них…

Мерган обошел танк. Из люка свисал танкист — пальцы почти касались земли. Подошел Барчук, вдвоем они вытащили танкиста и бережно уложили его на сухое место, рядом с гусеницей.

Дальше, у околицы деревни, все пошло вперемежку: наши тапки, немецкие танки, пушки, пятнистые бронетранспортеры, скошенные автоматчики…

— Самое пекло, видать, здесь было, нам еще… — последние слова Барчук не договорил: засвистел низко шальной снаряд, и все дружно нырнули в ближайшую воронку. Снаряд разорвался рядом.

Встали не сразу. Барчук сорвал соломинку и, покусывая ее крепкими зубами, сказал:

— Ну… Как боец ты сегодня хорошо поработал, — улыбка у Барчука вышла кривая, он все грыз свою соломинку и искоса поглядывал в сторону батальонного КП — оттуда по дороге несся мотоциклист.

— А как командир? — Мерган отобрал у Барчука соломинку и смотрел на него требовательно и сердито. Он я сам знал, что как боец сработал сегодня неплохо: если бы каждый солдат в каждом бою уничтожал хотя бы одного фашиста — Гитлеру давно крышка…

— А как командир? — не дождавшись ответа, прокричал Мерган в конопатое и мясистое лицо Барчука.

Барчук молчал, грыз новую соломинку и вглядывался в приближающегося мотоциклиста.

— Связной. Лейтенант Сидоров…

Узнав связного, Барчук зло сплюнул и повернулся к Мергану:

— Чего разорался? Будешь ты хорошим командиром, будешь! Москва не враз строилась. Будешь! Я тоже вот не сразу… — И невесело добавил: Если доживешь…

Они встали, пошли к селу. Вспоминая первую стычку с Барчуком, Мерган подумал, что он, в, сущности, не плохой человек. Это война его скрутила и выворотила.

Затарахтел подлетевший мотоцикл, офицеров окутало облако пыли и вонючего дыма:

— Товарищ лейтенант! Командир батальона приказал…

Это связной. Лейтенант Сидоров. Мерган слышал, что он сын какого-то высокопоставленного лица, и командир батальона очень его бережет. И сейчас Мерган с любопытством разглядывал батальонную реликвию.

Вот уж кто отличался красотой! Красотой броской, яркой. Стройный парень этот Сидоров, широкоплечий, холеный. Лицо же худощавое, с правильными чертами, прямым носом, твердым, решительным подбородком и таким Же решительным взглядом — полным энергии, жажды деятельности. Китель сидел на офицере, как влитый, широкие — бутылками — галифе из отличного английского сукна. Такое сукно — "подарок Черчилля" — желтовато-зеленого цвета получали только офицеры высших рангов. Сразу было видно, что и мундир Сидорова пошит у первоклассного портного. И широкий желтый ремень, что тугим обручем охватывал тонкую талию лейтенанта, очевидно, был специально заказан: он Чуть-чуть шире обыкновенного командирского ремня. Короче, с головы до ног этот человек