был новенький и блестящий. Даже кобура пистолета блестела, как только что покрытая лаком.

Мерган и Барчук в стиранных-перестиранных гимнастерках, заляпанные грязью, со следами пороховой гари на руках и лице на этом фоне походили на кого угодно, только не на офицеров. И лица у них были усталые, как у людей, долго без отдыха выполнявших черную, трудную работу.

— Командир батальона приказал… прекратить наступление, закрепиться на западной окраине села и ждать дальнейших приказаний! — как хорошо смазанный пулемет, отчеканил Сидоров. Он стоял вытянутый в струнку, словно не сгоревшее село было перед ним, а парадный дивизионный плац…

— Как? — Барчук уставился на Сидорова. — Да они что, сдурели? Такое наступление прекратить!

Он со злостью пнул подвернувшуюся консервную банку, так, что та отлетела метров на двадцать и долго еще громыхала, переворачиваясь.

— Ну, вылупился! — рявкнул он на красавца связного. — Идм попробуй — останови роту!

Сидоров, видно, хорошо знал нрав Барчука — отпора не дал. Но и за ротой не помчался. — Прыгнул в седло, злобно рванул стартер и умчался назад.

— Сволочь! Чистоплюй! Штабная крыса! — ругался Барчук. — Бабник сопливый… Четыре иностранных языка зпает!.. Мотоциклист! А у меня образование семь классов и коридор. Я с тринадцати лет наравне со взрослыми мужиками вкалывал. Сперва в колхозе, потом на заводе. В армию призвали — на мне по четыре гимнастерки в год прело: все бегом, бегом! За старательность и послали в училище. Только на ноги встал — война! Я, если хочешь знать, еще бабу не видел как следует. А он? Все шутя, все дозволено. Крутится среди штабных и других девиц… Материал для книги о войне собирает. Летописец!

Тут Барчук завернул такой матерок, что Мерган несмог удержаться:

— Ну, даешь! А говоришь — неграмотный!

Барчук криво усмехнулся:

— Это я по-деревенски, в школе такому не обучают.

Шли по сгоревшему селу, где пахло смрадом и пожарищем, где черными были и трава и деревья, где было уничтожено все живое. И здесь, и вокруг села была омертвевшая земля. Впереди, недалеко гавкала скорострельная немецкая "собака".

— Это был бой, что ли? — гудел басовито Барчук. Это игрушки… Главные бои впереди.

— Ничего, Игнат! — откликнулся Мерган, впервые по-дружески назвав Барчука по имени. У нас в Таджикистане говорят: "Человек нежнее лепестка розы и тверже стали, поэтому ему любое дело по плечу — все выдержит!" Выдержим и то, что впереди.

— Ты кем был до армии, Мерган?

— Директором МТС, а что?

— А я думал — воспитателем в детском саду.

— Почему?

— Потому что лекции читать любишь. На моральные темы.

Они догнали солдат, и Барчук резко приказал:

— Займись своим взводом, тебя ждут!

Это был голос прежнего Барчука, но Мерган и не подумал обидеться. Игнат вдруг стал так дорог ему, что обнять захотелось этого огненно-рыжего, крепконогого медведя…

И они разошлись — рыжий медведь Барчук и худой, как обгорелая жердь, Мерган.

Так иногда расходятся в поле мужики. Не прощаясь. Работать пошли.

До пота вкалывать.

До победы.

Перевод В.Тальвика

САТТОР ТУРСУН (ТУРСУНОВ)

Читающим на русском языке Саттор Турсунов известен по повести "Молчание вершин", опубликованной в журнале "Памир". Кроме этой повести на родном языке у С. Турсунова вышли сборники повестей и рассказов "Горячее сердце", "Лук Рустама". Писателем переведены произведения многих зарубежных и советских мастеров слова.

С. Турсунов член СП СССР.

ОТЕЦ

Рассказ

"Тут от стужи камни лопаются, а эта гордячка будто доказать свою самостоятельность хочет. И только себя мучает. Еще и не скажи ведь ничего… Такая нынче молодежь пошла. Грамотные, все знают, ничем их не удивишь. Где уж тут советы давать — рта не дадут раскрыть. Ты им слово, они тебе десять. Можно подумать, умнее их нет никого. А приглядеться — телята они и есть телята… Сколько уже по начальникам бегает, и все без толку: двух мешков угля да вязанку дров достать не может. Ха, заведующая называется! Кто ей только библиотеку доверил…"

Подстегивая себя ворчанием, с двумя ведрами угля в руках и с поленьями под мышками старик медленно шел по улице. Студеный ветер развевал полы поношенного ситцевого халата, трепал конец чалмы, седую бороду.

Мелкий сухой снег, почти двое суток заметавший землю, сегодня к утру вдруг перестал сыпаться, и сейчас сквозь белесые облака матовым пятном проглядывало солнце. Все вокруг — и просторная улица кишлака, и глиняные заборы, и стоявшие за ними деревья, — все отливало белым. То ли от этой белизны, то ли от чего другого глаза старика слезились, и он щурился, ниже опускал голову. Глядя со стороны на его сгорбленную спину, на нетвердую, осторожную поступь, ему можно было бы дать все восемьдесят.

На самом же деле, как сам он говорил, если учесть девять месяцев и девять дней нахождения в чреве матери, шел ему всего лишь шестьдесят второй, Ничего не поделаешь — ревматизм…

"Ну и зима нынче. Овцы дохнут… Если бы не валенки — спасибо Муроду! — не знать бы моим ногам покоя. Забота детей — отрада в старости. Что может быть отцу дороже подарка сына…"

У неказистого строения, неприметного рядом с сельмагом, старик остановился, поставил ведра. К двери он пошел только с дровами.

Слегка кашлянув, некоторое время смотрел, выжидая, — на стеллажи с книгами, на кумачовый стол с аккуратно разложенными на нем журналами и газетами, на дочь, сидевшую с книгой за низким столиком у окна.

— Что, дрожишь?..

Девушка, оторвавшись от книги, поспешно встала. В ее лице без труда угадывались отцовские черты. На вид ей было лет восемнадцать, и старик не без основания усмехался про себя, называя ее заведующей. Библиотеку она приняла прошлым летом, сразу же после окончания школы. У бывшей заведующей, пожилой, многодетной женщины, хватало своих забот, и библиотека если один день работала, то два-три других была на замке.

— Обещали завтра выписать. Может быть, привезут…

— Может быть, может быть… — пробурчал старик. Сложив дрова у печки, он отправился за углем.

— Ну, зачем вы, папа… Как-нибудь перебьюсь…

— Вот-вот, в молодости все как-нибудь, а потом каемся, да поздно.

Старик присел на корточки, из кармашка поддевки достал коробок спичек, открыл печную дверцу.

— Постойте, папа, я сама.

— Давно бы так. Могла бы и принести все сама.

Старик с трудом поднялся и, не взглянув на дочь, пошел к выходу. Девушка виновато посмотрела ему вслед. Ей представилось, как он о тяжелой ношей тащится по скользкой заснеженной дороге — и сердце ее наполнилось жалостью.

Выйдя на улицу, старик направился было домой, но, сделав