растущем гуле толпы. Посетители тычут пальцем вверх, раскрывают глаза, разевают рот, и Вэйвэй видит, что стекла меняются. По ним бежит рябь, как будто это вода, или серебристо-голубой лишайник… или чернила… и на стенах дворца возникают слова. Они движутся к потолку, и выстраиваются там, и порождают запах смятения, запах страха. Кое-кто из зрителей бежит к дверям, расталкивая всех на пути и только усиливая панику, и Вэйвэй боится, что хрупкое равновесие вот-вот рухнет и перила не удержат толпу. Но перила стоят прочно, хотя в толпе кричат, плачут и даже падают в обморок.

Кто не бежит, тот стоит и читает:

Я, Артемис, пишу эти строки для того, кто сможет их увидеть… Хотя мой голос слаб против могущества Транссибирской компании, я надеюсь, что однажды он будет услышан и вы, мои преданные читатели, узнаете об алчности компании… о ее бесконечном высокомерии… о той лжи, которую она вам преподносит.

– Клевета! – вопит побагровевший от гнева председатель правления.

Другие представители компании поднимают крик, что это вредительство, всего лишь ловкий трюк. Председатель бросается к Вэйвэй, выхватывает у нее из рук лист, разрывает в клочья и топчет.

– Поздно, – с ледяным спокойствием заявляет она. – Слова уже там, наверху, и каждый их видит.

…стекольный мастер Антон Иванович Федоров, рискуя своей репутацией и источником существования… нашел доказательства того, что стремление компании увеличить количество рейсов и собственную прибыль… Она игнорировала свидетельства трансформаций Запустенья, вызываемых самим поездом, и угрозу…

Вэйвэй отворачивается от разъяренных представителей компании и видит, как Мария Антоновна спускается с поезда вместе с Судзуки. В глазах у нее слезы, а на лице улыбка. Профессор кланяется ей.

– Не так уж и много справедливости в этом, – говорит он.

– Нет, – возражает Мария. – Очень много.

Только жадность компании виновна в том, что пострадал поезд, как и ландшафт. Такова истина. Я не беру на себя смелость объяснить смысл Запустенья… или хотя бы предположить, что этот смысл можно постичь…

Толпа притихла. Все пассажиры вышли на перрон. Все смотрят вверх. Все ждут. И не только люди – ждут стекло и железо, лианы, цветы и кора. Смотрят и ждут.

Общество так долго выдвигало гипотезы и оспаривало их. Теперь двери распахнуты настежь. Компании приходит конец. Пора увидеть то, что прежде было скрыто…

Вэйвэй чувствует гул в костях. Чувствует поезд, лишайник и стекло. Чувствует рокот трансформации, охватившей весь выставочный зал. Ржавчина разъедает металл ткацких станков, артиллерийских орудий и прессов; призрачные лишайники расцветают и увядают; бледные нити тянутся к шестеренкам, приводя их в движение. Стеклянные витрины дробятся на капли воды, и те вздымаются фонтанами птиц и насекомых, упивающихся своей свободой. Конь императора ударяет копытами и галопом уносится прочь из дворца, бросив на постаменте расколовшегося на куски всадника.

Председатель правления приказывает открыть огонь, но солдаты уже опустили винтовки. Они отступают, а представители компании остаются беззащитными перед толпой: их осыпают насмешками, забрасывают с галерей объедками и прочим мусором. А вспышка света возвещает о прибытии репортера с фотографическим аппаратом.

Вэйвэй поворачивается к капитану, вышедшей из поезда:

– Вода и земля помогли не только Елене у Стены. Они помогли и нам. Они хотят, чтобы мы продолжали.

Капитан медлит с ответом. Затем чуть заметно кивает. Вэйвэй оглядывает пассажиров и зрителей, притихших так, словно видят в ней жрицу, исполняющую ритуал на священной земле.

Солдаты покидают выставочный зал. Представителей компании поглощает толпа.

Вэйвэй смотрит на поезд, и тот впервые предстает перед ней целиком. Дикий, заросший; отчасти лес, отчасти гора, отчасти машина. Помнящий все совершенные рейсы. Жаждущий рейсов, которые еще предстоит совершить.

И она слышит, как экспресс с ревом оживает.

Эпилог

Вы, конечно, узнаете нас. Поезд, что странствует по мифам, по легендам, разрастающимся так же быстро, как всходы, пробившиеся сквозь камни мостовой. Вы увидите нас, попавших в объектив фотографической камеры, напечатанных на развороте газеты или мчащихся на мерцающем киноэкране. Вы будете отслеживать наш путь через континенты, и замирать, заслышав в ночи гул рельсов, и внимать рассказам о нас, не зная, во что верить.

Настало время узнать нашу историю от нас самих.

Из «Завершения осторожных путешествий» Марии Федоровой. Издательство Мирского, Москва, 1901. Вступление, с. 1

Те первые месяцы вспоминаются мне как вихрь страхов, тревог и сомнений; как ожидание, что нас остановят, и веры в то, что остановить нас невозможно. Мы сами ужасались тому, на что осмелились. «Что будем делать, когда рельсы закончатся?» – спрашивали себя.

Но они не закончились. Сама земля позаботилась об этом, и новый капитан вела нас вперед, через Европу, в знаменитые блистательные города, по полям лаванды и золотой пшеницы. А достигнув края земли, мы просто развернулись и продолжили путешествие по другому маршруту. Рельсы как по волшебству вырастали перед нами, протягиваясь поперек континента.

Я не претендую на понимание того, что мы делаем. Расследование многочисленных загадок и тайн предоставляю ученым, вооруженным телескопами, и Судзуки Кэндзи, наносящему на карты трансформации, которые мы вызываем. Пока еще ученые не приблизились к пониманию феномена рельсов, отчасти потому, что те не остаются позади нас, а рассыпаются, как истлевшие в земле кости, чтобы возродиться где-нибудь еще. Плоды трансформаций, однако, сохраняются. Мы создаем на своем пути новую жизнь: молодые лианы, обвивающие старинные здания, новые побеги, восстающие из земли, флору и фауну, еще не описанные никем из естествоиспытателей. Мы предоставляем вам поиск способа жить рядом с ними. Вам придется сделать выбор, вставший перед всеми нами: отвернуться от трансформаций, бороться с ними, бежать от них – либо принять их.

Уже стало частью легенды, будто бы все, побывавшие в последнем рейсе, остались в поезде. Но это не совсем так – некоторые ушли, поскольку их связь с семьей, страной и долгом оказалась крепче. Ушли те, кто не желал или не мог посвятить себя поезду. Были и те, кто разрывался на части. Одна женщина стояла в нерешительности у двери, но, когда ее муж обернулся, чтобы помочь ей сойти на перрон, она покачала головой и сказала, что ее место здесь, с нами. Муж хотел было вернуться, но ветки и листья помешали ему; поезд не пожелал принять его назад. Прежний капитан, всю жизнь управлявшая экспрессом, бросая вызов Запустенью, провела с нами еще какое-то время, а после стала одной из тех, кто после обрушения Стены отправился в Великую Сибирь, на поиски утраченной предками родины.

Но многие остались с нами, и каждый год появлялись новые пассажиры и члены команды. Одни проводили в поезде несколько дней или недель, другие вообще не высаживались. Мы взрослели и менялись, как и положено всему на свете.

Разумеется, многие боятся нас. Многие хранят верность Транссибирской компании, хоть она и рухнула, и ее обломки враждуют между собой