– Я не собираюсь валиться с ног, – заявляет он.

– Недавно вы именно так и поступили, – произносит она с излишней резкостью.

Хмыкнув, Профессор отворачивается и принимается что-то рассматривать на телескопе.

– Вам было больно, когда дротик пронзил лишайник, – продолжает она. – И вам, и Вэйвэй.

– Со мной все в порядке, это не болезнь…

– Но она изнуряет вас, неужели не понимаете? Вы должны вернуться в изолятор, пока мы не добрались до станции «Бдение», пока вам не стало еще хуже.

Мысленно она видит отца, видит, как вода с песком вытекает из бесцветных глаз, и понимает, что не вынесет, если такое произойдет снова.

– Врач ничем не поможет.

И он прав. Что способен сделать врач? Нет, отцу было уже не спастись, но у Судзуки еще есть шанс.

– Позвольте мне посмотреть в телескоп, – просит Мария, не сводя глаз с картографа. – Если вы сказали правду и это прототип, то у меня есть последняя возможность увидеть все самой, прежде чем поезд доедет до Стены. Откройте его.

Озадаченный Профессор переводит взгляд с нее на Судзуки.

Судзуки отрицательно качает головой:

– Нет, вам нельзя.

– Почему? Разве он сломан? Вы сказали, что больше не хотите в него смотреть, но я-то хочу. Хочу увидеть то, что открылось благодаря мастерству моего отца: нити, вены… Позвольте же! Это самое малое, что вы можете для меня сделать.

Мария подходит к телескопу и сбрасывает чехол.

– Или хотя бы объясните, почему нельзя, – тверже повторяет она.

Мгновением позже он тихо отвечает:

– Полагаю, вы знаете.

Да, она знает. Все это время она думала только о кончине отца, но теперь вспоминает, как он прожил свои последние недели, как постоянно отворачивался от нее и закрывал дверь. Видит то, что он так старательно прятал.

– Когда я нашла отца… – начинает Мария, и слова грозят иссушить горло, но она заставляет себя говорить. – Когда я нашла его в то утро… на столе были капли воды, а на его щеках – песок. А глаза открытые, бесцветные. Как будто они превратились в стекло, а стекло снова стало водой и песком. Как будто он выплакал все, что осталось от его работы.

Мария боялась говорить это вслух, боялась, что хрупкие воспоминания растают в воздухе, унеся с собой и отца. И все же рассказывает Судзуки и Профессору, как вытерла стол, как закрыла отцу глаза, чтобы больше никто не увидел то, что видела она… И вдруг ощущает, как ноша падает с плеч.

– Я думала, что это зараза, болезнь Запустенья.

– А теперь? – встает Судзуки с кресла. – Что вы думаете теперь?

Она подходит к нему:

– Я думаю, когда вы смотрите через эти новые линзы, то видите не просто узоры, а изменения. Думаю, они изменили и вас.

Мария медленно поднимает рукав его рубашки, стараясь не касаться кожи. У нее спирает дыхание от собственной дерзости, от интимности этого действия. В наступившей тишине она слышит вздох Профессора, увидевшего рисунок на руке Судзуки.

– Я ведь права, да? – спрашивает Мария, отступая.

Картограф смотрит ей прямо в глаза.

– Это случилось во втором рейсе с применением нового телескопа, – говорит он. – Мы поняли, что оба меняемся – как будто ландшафт отпечатывается на наших телах. Я пытался это скрыть, но ваш отец сказал мне, что теперь видит иначе – призматически, так он это назвал. Сказал, что многое видит даже без телескопа, что это потрясающе. И невыносимо. – Сделав паузу, Судзуки продолжает: – Ваш отец считал, что это предупреждение, свидетельство нашей гордыни. Упрек в том, что мы перешли дозволенные границы. Нам не полагалось заглядывать так далеко. Очередное требование прекратить рейсы и навсегда закрыть железную дорогу. Мы заспорили. И последние слова, которые я сказал ему, были гневными.

Мария видит скорбь на лице картографа, и приходится собрать всю силу воли, чтобы указать на телескоп и заявить:

– Я хочу посмотреть. Хочу увидеть то, что видели вы оба.

– Нет, это слишком опасно. Как вы можете просить о таком после…

– А как вы можете не смотреть?! – повышает голос она. – Разве вам не было больно только что, когда игла воткнулась в лишайник? Так больно, словно яд проник в вашу кровь? То, что вы увидели, те изменения, которым подверглись… Что, если мой отец ошибался? Что, если это не предостережение, не болезнь, а соединение? Расставание с Запустеньем сломило его. Мы думали, что причина в потере репутации и средств к существованию, но нет, было и что-то еще. Его погубила утрата всего этого. – Она обводит рукой окна с ползущей по кромкам плесенью, пол с пятнами лазоревого лишайника. – Не нужно пытаться остановить это, разорвать связь. Нужно просто продолжать наблюдения.

Судзуки не отвечает, но Мария чувствует, как напряжение оставляет его.

– Вы не человек компании, – шепчет она. – Вы человек поезда. И Запустенья. Их обоих.

Он понимает это. Точно так же, как она понимала, что случилось с отцом, хоть и не могла признаться в этом самой себе.

– Я хочу увидеть то, что видел отец, – повторяет она. – Чем теперь это может навредить?

Судзуки без лишних слов достает из ящика стола ключ и отпирает крышку телескопа. Мария прикладывает глаз к окуляру, настраивает фокусировку и не сразу осознает, что видит. По бескрайним лугам тянутся сверкающие в солнечном свете волокна, похожие на нити грибницы. Теперь Мария понимает, что имел в виду Судзуки, когда говорил о гобелене, видимом одновременно и с лицевой и с изнаночной стороны. Сам узор и то, как он вышит.

Она отступает, предлагая взглянуть в телескоп Профессору. Тот, снова выпрямившись, утирает слезы.

– После стольких лет наблюдений увидеть такое!

Однако его голос окреп, в нем звучит новое понимание цели.

– Пожалуй, для Артемиса еще найдется работа, – улыбается Мария.

Чуть погодя возрожденный Артемис заявляет, что возвращается в свой вагон и принимается за работу.

– Оставляю вас за вашей… – неопределенно машет он рукой, – беседой.

– Подумать только, а я еще горжусь своей наблюдательностью, – говорит Судзуки после его ухода. – Готов забрать назад все оценки.

– Он очень хорошо маскировался, – отвечает Мария. – Одна лишь Вэйвэй знала.

– Вэйвэй? Ну конечно, она не могла не знать.

– Что теперь будем делать? – спрашивает Мария. – Позвольте хотя бы принести вам воды.

Но взгляд Судзуки уже устремлен к ее волосам:

– У вас пассажир.

Она нащупывает запутавшегося мотылька, высвобождает его, и он остается сидеть на ладони.

– Красивый, правда? – спрашивает Мария.

Но Судзуки лишь смотрит на нее. Потом берет за другую руку, обхватив пальцами запястье. Опустив взгляд, Мария видит, что линии на его коже развертываются и переходят на нее, обвиваются вокруг оголенного локтя. Она отдергивает руку, и линии пропадают. Но за эти несколько секунд Мария успела ощутить их, ощутить простор и безграничность во всех этих контурах рельефа и линиях тропинок. Их ожидание.

Судзуки прижимает руку к