– Ты теряешь очко, – говорит Елена, появляясь из зарослей. – Два очка.

– Вы нашли Грея? – спрашивает Алексей и ведет их по спальным вагонам третьего класса, торя лаз сквозь заросли, мимо священника, который перебирает сверкающие ягоды, словно молящийся – четки, мимо малыша Цзинь Тана, прыгающего с койки на койку.

– Все еще ищем, – отвечает Вэйвэй.

Больше Алексей ни о чем не спрашивает, молча продолжает путь.

Пассажиры выплеснулись в соседние вагоны. Все различия стерлись: Вэйвэй замечает кондукторов, стюардов и господ из первого класса. Дима серой тенью крадется среди них, его глаза горят, как лампы.

– Должно быть, он вспоминает предков, – говорит Елена и садится на корточки, чтобы погладить по шерсти. – Возможно, бродит по их снам.

Они замечают вдалеке ковыляющую фигуру, снова теряют ее из виду и погружаются еще глубже в шуршащую зелень.

Предвестники несчастий

Мария выслеживает Воронов. Она идет по поезду, проводя пальцами по ночным цветкам и нежным, влажным перьям папоротников. Наружные огни как будто заливают вагоны лунным светом. Среди собравшихся в столовом вагоне третьего класса Мария замечает Профессора, исписывающего лист бумаги, уже покрытый грязными пятнами. Он больше не похож на немощного старика, которого она встретила в изоляторе; как будто груз лет упал с его плеч. Есть в этом странная асимметрия, рассуждает она. Надев личину Артемиса, Профессор стал самим собой, тогда как она вернулась к истинной себе, сбросив чужую кожу.

«Но нет, – думает Мария, – не вернулась». Где-то в пути она потеряла прежнюю Марию и теперь, в этом застывшем времени, становится совершенно другой.

– Ох, моя дорогая, я прожил долгую жизнь, но вы…

Профессор замолкает.

Что бы она делала, останься у нее все те годы, что ей предстояло прожить? Любовалась восходами и закатами над Невой, открывала окна, чтобы вдохнуть запах моря, гуляла под руку со своим избранником среди бесчисленных берез? Да, такой могла быть жизнь человека, не лишившегося родины. Эта утрата гнетет ее.

– Вот, – продолжает Профессор. – Это последнее свидетельство Артемиса. Когда с поезда наконец снимут печати, мое письмо непременно прочтут. Люди узнают ваше имя и имя вашего отца. Узнают обо всех нас.

«И через сколько лет это может случиться? – думает Мария. – Не раньше, чем наши останки обратятся в прах».

– Сквозь стекло мы видим правду, – говорит она, оглядывая вьющиеся по железным трубам лианы и ярко-желтые соцветия, что пробиваются сквозь пол.

– Правду! – стучит по столу Профессор под чьи-то одобрительные выкрики, поднимая в воздух облако цветочной пыльцы и пыли.

«Знают ли они правду? – задумывается Мария. – Понимают ли, что происходит, или стараются не замечать? Потому что такая правда слишком мучительна?»

– Спасибо вам, – говорит она, сжимая руку Профессора.

Но у этой новой Марии еще есть дела. Их необходимо закончить, как бы мало времени ни оставалось.

В шепоте и движении зарослей старый порядок разваливается на части, размываются границы между первым и третьим классом, между пассажирами и командой. Мария видит тени впереди. «Вот они, птицы, предвещающие беду», – думает она.

Они продвигаются с четкой целью, которой нет у людей в поезде, и Мария гадает, куда это они летят. Она готова поклясться, что заметила под черными сюртуками блеск темных перьев. Вороны проходят по спальным вагонам третьего класса, а затем и по вагону команды, скрытно, крадучись. Когда они оглядываются через плечо, Мария вжимается в тень. Она тоже научилась быть скрытной. Научилась хранить тайны.

Пока она движется следом за Воронами, вагоны теряют четкость очертаний. Цветущая плесень и паутина из бледных нитей заслоняют свет из окна в столовой команды. В тишине шелестят и вздыхают листья. Мария снимает туфли и засовывает в нишу между двумя переплетенными побегами.

После секундного раздумья снимает и чулки. И дальше ступает босыми ногами по холодному мху, а временами шлепает через какие-то потоки.

Только пройдя вслед за Воронами в служебный вагон и увидев, как они остановились возле двухдверного шлюза, Мария понимает, что у них на уме.

Они хотят покинуть поезд.

Спрятавшись среди папоротников, Мария наблюдает за ними. Похоже, они ждут какого-то сигнала. Вот открыли первую дверь, напряженно смотрят в окно. Один вынимает из кармана часы, стучит по корпусу и хмурится. Ну конечно… конечно, они заплатили страже. Собрали в поезде все ценное, что смогли, и купили себе право выйти наружу.

– Вперед! – приказывает она себе, но не может, не смеет выйти из укрытия.

Неужели им все сойдет с рук? Неужели их по-прежнему защищают деньги и власть?

Она рассеянно окунает пальцы в воду, бьющую из пола подобно роднику, и радуется прохладе. Опускает взгляд и видит в руке что-то длинное, тонкое, как будто вода превратилась в стекло – прочное, острое. Мария подносит клинок к свету. Прекрасный, чистый, как сама вода, он отражает окружающую зелень и золото.

Мария идет к Воронам, ощущая твердость клинка в ладони.

Консультанты оборачиваются одновременно.

– Куда это вы собрались? – вежливо спрашивает она.

Мария вспоминает тот вечер в Пекине, вспоминает, как они беседовали с отцом, каким бесстрастным тоном выражали сочувствие матери. Вороны смотрят ей за спину и убеждаются, что она одна.

– Как представители компании, – говорит Петров в отчаянной попытке сохранить начальственный вид, – мы имеем особое разрешение выйти из поезда раньше остальных. Разумеется, мы подождем, пока не окончится бдение. Но сейчас вынуждены просить вас, мадам, вернуться в изолятор. Ради вашего же блага.

Он старается вытянуться как можно больше, но все равно выглядит щуплым и сутулым, не таким высоким, как ей казалось.

– Подождете? – переспрашивает она. – Насколько хватит вашего терпения, если поезд запечатают?

– У нас еще будет время для…

– Для чего? У нас не осталось времени, и мой отец знал это. Антон Иванович Федоров предупреждал вас. Предупреждал о том, что произойдет, но вы ничего не сделали.

Только теперь они замечают стеклянный клинок в ее руке и пятятся.

Она подходит ближе.

– Мадам, мы вынуждены просить вас остановиться…

Стеклянный клинок словно поет в ее руке. До чего же просто будет это сделать! Какую мощь она ощущает в себе! Орудие правосудия…

Но вдруг появляется неуверенность. Здесь, среди ползущих лиан и диких зарослей папоротника, приходится делать трудный выбор.

Она разжимает ладонь и смотрит, как стеклянный клинок превращается в воду, как та стекает на пол.

– Думаю, вас обрадует то, что они испугались, – звучит голос рядом с ней.

Елена больше не облачена в вуаль из мотыльков, хотя плечи припудрены тончайшей золотистой пыльцой, а с волос сбегают струйки воды. «Она как будто сияет», – думает Мария и замечает в тени за ее спиной Вэйвэй и молодого механика.

– Я это уже поняла.

Мария опускает глаза и видит, как из пола появляются бледные усики и ползут, извиваясь, к Воронам, замирают на мгновение, будто принюхиваются, и движутся дальше. «Гифы, – думает Мария. – Так их называет Судзуки.