Связывающие все воедино».

Вороны снова пытаются что-то сказать, но не могут произнести ни слова. Они не видят эти усики, вцепившиеся им в шею, бледные нити, уже обвившиеся вокруг ног. Звуки, которые издают консультанты, больше похожи на птичьи крики, чем на человеческую речь. Пальцы Воронов хрустят, сжимаясь; из-под ногтей прорастают побеги. Мария не в силах отвести взгляд. Она смотрит, как у них горло сводит судорога, как под кожей образуется плавный контур яйца, а затем яйцо появляется изо рта, голубовато-зеленое и пустое, и наконец крошится на зубах. Она смотрит, как сами Вороны разваливаются на части, и не может пошевелиться до тех пор, пока от консультантов Транссибирской компании не остается ничего, кроме кучки перьев, костей, сверкающих монет, ярких черных камешков и другого мусора, какой можно найти в давно покинутом гнезде.

Мария долго разглядывает эти кучки, а потом поворачивается к Елене:

– Это сделали вы?

Елена пожимает плечами, точь-в-точь как Вэйвэй, и Мария замечает, что взгляд стоящей в тени девушки из поездной команды прикован к останкам Воронов.

– Нет, Мария Антоновна, – отвечает Елена. – Мне это было не нужно. – И добавляет после паузы: – Как и вам.

Они поворачиваются к окну. Мария так давно не слышала этого шума, что не сразу осознала: пошел дождь.

Елена глядит в окно со странным выражением лица, и Мария думает: «Никакого притворства в ней теперь нет. Это ее настоящее лицо, счастливое и печальное одновременно».

Девушка прижимается к стеклу, как будто способна чувствовать дождь сквозь него, пить воду сквозь него. «Стеклом можно управлять, – говорил отец Марии. – Это застывшее время».

И Мария представляет, как все вокруг неудержимо превращается в воду. Представляет, как рушится Стена и Запустенье разливается все шире.

И эта картина наполняет Марию неописуемой радостью.

Конец Генри Грея

Скрываясь в тени, он видит все. Видит трансформацию консультантов компании. «Заслуженная кара», – думает он. Она добра и справедлива, его новая Ева. Как мог он принять ее за эфирное создание? Она дитя воды и земли.

За окном начинается дождь, и она поднимает руки навстречу, обратив взгляд к небесам.

«Пускай же явят небо и вода нам зеркало божественного рая и око Господа, взирающего свыше», – бормочет Грей.

Ревущая боль заставляет его опереться о ствол дерева. В животе прорастают шипы. Сердце стучит так часто, что может вырваться из груди; оно красное и влажное – еще один цветок во мгле вселенского леса. Ноги слабеют, Грей оседает в густой зеленый мох. Он всегда хотел этого – ощутить под руками жизнь: убыстряющееся сердцебиение, медленный пульс земли. Проследить путь к истокам и прочесть карту Творения. И вот он здесь, в начале и конце пути.

– Доктор Грей…

Он открывает глаза. Это молодая вдова опускается на колени возле него, а за ее спиной стоит девушка из поезда.

– Это Елена, – говорит вдова.

А вот и она сама. Смотрит на него. И сияет.

– Елена…

Имена очень важны. Он всегда испытывал особое удовольствие, познавая, классифицируя, описывая. Понять замысел Творца – это акт веры.

– Вы спасли меня там, в воде, – говорит он. – Почему?

– Когда-то здесь побывал другой человек, – отвечает девушка, Елена. – Он был немного похож на вас. Хотел познать суть вещей. Хотел понять. Он искал… общность.

– Да… Да, я всегда стремился… Труд всей моей жизни… Его вы тоже спасли?

Грей старается держать глаза открытыми, не терять ее из вида, но это очень трудно. Он так устал.

– Его не удалось спасти, и я жалею об этом.

Генри Грей кивает.

– Я знаю, кто вы, – шепчет он. – Та, кого я искал все эти годы.

Конец пути, по которому он следовал. Новый Эдем. Теперь Грей нашел его, и больше не нужно ничего делать. Пора отдохнуть.

– Более совершенная форма, – говорит он или, возможно, только думает. – Во всем живом заложено стремление к более совершенным формам.

– Если вы устали, можете поспать, – слышит он ее голос.

И боль, что была неразлучна с ним так долго, вдруг исчезает, оставив после себя пустоту, подобную просторным и чистым залам стеклянного дворца.

Он закрывает глаза. Ему больше ничего не нужно.

Риски и решения

«Он как будто спит», – думает Вэйвэй, сидя на подушке изо мха и листьев.

– Он был болен, – говорит Мария Антоновна. – Мы ничего не могли для него сделать.

Она складывает руки Генри Грея на его груди. Елена часто моргает и морщит лоб. Вэйвэй и Алексей стоят опустив голову, как на похоронах.

– Я должен был что-то сделать, – вздыхает Алексей. – Еще в Пекине он хворал, какие-то проблемы с желудком, и врач велел ему быть осторожным.

– Не уверена, что он бы послушался, – произносит Мария.

«Да, не такой он был человек, – думает Вэйвэй. – Слишком твердый в своих убеждениях, слишком уверенный в том, что занимает особое место в сложном механизме мира».

Она отбрасывает ногой то, что осталось от мистера Петрова и мистера Ли. Среди перьев, прутиков и камней звякают блестящие обувные пряжки. Правосудие поезда. «Но достаточно ли этого для Марии Антоновны?» – задумывается она. Дочь стекольного мастера выглядит как человек, переживший катастрофу и неожиданно осознавший, что спасен. Вэйвэй пытается подобрать какие-то слова, но тут входит Судзуки и, к ее изумлению, обнимает Марию Антоновну.

– Я знаю, что не должен был идти за вами, – говорит он.

Но Мария качает головой и улыбается. Между ними существует некая связь. Вэйвэй не понимает ее, но чувствует: это слишком личное, чтобы подсматривать. Она поспешно отворачивается – и видит, что Елена разглядывает вдову и картографа без малейшего смущения.

– Идем, – говорит Вэйвэй и увлекает Елену за собой.

Времени осталось так мало…

Оплетшие Грея корни и лианы утягивают его в землю. В столовой команды скрипач, забравшись на стул, играет вальс в минорной тональности, легкий и в то же время невыносимо грустный. Василий разливает напитки, и свет, проникающий между деревьями, превращает бутылки в золото и серебро. А пассажиры первого и третьего класса пляшут вместе, позабыв все различия в этом закоченевшем времени. Вэйвэй видит Софи Лафонтен, которая, закрыв глаза, танцует без партнера. Видит ученых джентльменов и торговцев, вальсирующих в обнимку. Видит братьев-южан, поднимающих бокалы и осушающих одним глотком. Побеги плюща закручиваются вокруг ламп, а по потолку расползается сверкающий серебристо-голубой лишайник.

Елена больше не скрывается. Она часть трансформаций, и пассажиры, похоже, не боятся ее. Она предлагает руку графине, но та запрокидывает голову и разражается хохотом.

– Я слишком стара для этого, милая девочка, – говорит она. – А вот Вера примет твое приглашение.

На лице горничной читается неуверенность, но Елена уже кружит ее в вальсе, который вдруг превращается в быструю, веселую джигу, и Вера оживляется. Лавируя между другими пассажирами, Елена приближается к Вэйвэй, а та думает о девушке, поднявшейся из воды. Вернувшейся к жизни.

– За конец рейса! – звучат голоса.

Кто-то поднимает бокалы, кто-то плачет, а священник Юрий Петрович читает молитву, но его заглушает