если сейчас объявится другой человек, желающий получить эту девушку, позволят ли обычаи предков ему сразиться с победителем?

Варовит и старейшины молчали среди общей тишины, пытаясь взять в толк, к чему княжич завел речь об этом. Даже Перепела вскинули понурые головы.

– Позволят! – подал голос старик Добреня. – Знаешь как, княжич: по древним Перуновым обычаям не только девку, но и жену можно поединком отбить. Сыскался бы охотник.

– Да где же ему сыскаться? – недоуменно спросил Варовит.

– Это я, – спокойно и просто сказал Светловой.

Отроки его молчали, а по всей поляне пролетел изумленный возглас. На всех лицах, мужских и женских, молодых и старых, читался один и тот же вопрос: зачем? И Светловой ответил на этот вопрос.

– Смеяна из рода Ольховиков приносит удачу, ведь так, старче мудрый? Ты сам рассказывал мне об этом. В ней живет благословение богов. Кому же оно нужнее, чем князю? Перед удачей все равны. Перед богами каждый должен отстоять свое право на нее. И я хочу биться за право увести ее с собой. Твой род, Легота, принимает мой вызов?

– Принимает! – Не смешавшись, Легота сорвал с головы шапку и размашисто бросил ее на черный край площадки. – Не было такого, чтобы Черное Поле от поля отказывалось! А! – Он окинул взглядом родичей и первый засмеялся своей шутке. – Давай, княжич! Только так решим: тебя с детских рубашек учили биться, а внук мой больше за сохой да с косой… Сам я против тебя выйду!

– Да ведь стар ты! – охнула бабка Гладина.

– Стар, да не слаб! А Перун Праведный – он рассудит не по годам, а по своей воле, по своей правде! Кому удача нужнее – тот ее и получит!

– Коли так – отдал бы даром! – снова вставил дед Добреня. – Счастье – одно, а совесть – другое. Ты сам со своим родом удачу сожрешь, а с князем всему племени достанется. Подумал бы!

Но Легота тряхнул головой.

– Это, – он выразительно показал на черный круг священной золы и низко поклонился ему, – это древнее князей! И правда Перунова древнее!

И Светловой нагнул голову в знак согласия.

Велем тут же раздул у жертвенника новый маленький костерок, Светловой и Легота капнули туда по капле крови. Смеяна проследила за опущенной рукой Светловоя, всей душой желая, чтобы порез затянулся мгновенно и без следа, чтобы он не потерял ни единой лишней капли крови и силы. Теперь она поняла, что он имел в виду сегодня утром, когда обещал ей одолеть упрямых стариков. Конечно, он спрашивал об обычае ради одной вежливости. Княжича с раннего отрочества обучили всем древним обычаям и всем их возможным толкованиям.

Светловой сбросил плащ на руки отрокам, Легота тянул с плеч медвежий кожух.

– Ничего, я и мечом научен! – бодро отвечал старейшина на расспросы об оружии поединка. – Врукопашную мне с княжичем не по чину – не моими медвежьмим лапами его кости белые давить. А мечом – это по-княжески!

– Да какое твое уменье! – охали старики.

С тех пор как Легота ходил в походы с князем Творимиром, дедом Светловоя, прошло уж лет тридцать. Да и там он, как и все ратники, воевал больше копьем, секирой, луком, а меч попадался ему в руки нечасто.

– На то и Перунов суд! – отмахивался Легота от опасений родни. – Будет Перунова воля – и горбатый старик княжеского воеводу одолеет. А не будет воли Перуновой – нечего и браться!

Светловой молчал и был спокоен. Для него победа или поражение в поединке означали гораздо больше, чем для Леготы и для всего рода Чернопольцев. Кроме желания помочь Смеяне, его вело и желание помочь себе самому. Девушка, приносящая удачу, – это оружие, с которым можно побороться и против злой судьбы, и против самых незыблемых установлений мирового порядка. А Светловой верил в ее силу, как верил в силу самого Сварога и в жар Небесного Огня. Разве он не испытал ее на себе? Она навела его на мысль о Чаше Судеб, она поможет и дойти до нее.

Смеяна постепенно протолкалась к самой границе черного круга, но ее никто не прогонял. Все взгляды были устремлены в середину площадки даже дружнее, чем при первом поединке. Светловой и Легота были почти одного роста, но разница между ними была как между оленем и медведем. Легота был шире в плечах и толще, двигался медленнее и был очень осторожен. Их клинки изредка скрещивались, и звон оружия падал в тишину, как льдинки в стоячую воду. Люди на поляне не просто молчали – они затаили дыхание. Даже древние старухи, приковылявшие на поляну к дубу только ради родового обычая, не отрывали глаз от поединщиков, словно здесь решалась судьба каждого.

Поединок был похож на еле тлеющий костер: то долгое затишье, когда противники только кружили по площадке, как в обрядовом воинском танце, то вдруг вспышка – несколько резких ударов.

Теперь Смеяна не забавлялась – ей было почти страшно. Веселый Легота вдруг стал похож на голодного медведя, выжидающего удобного мгновения, чтобы броситься. Даже в лице его, густо заросшем бородой, появилось хищное выражение. Нет, не так он бился раньше на обрядовых или даже судебных поединках: он безудержно бросался на соперника, норовя смести мощным напором, непоколебимо верил в свою правду и свою силу. Теперь же он кружил, выжидал, следил, и меч в его руке казался жалом.

Светловой тоже не стремился нападать: он был не из тех, кто легко проливает лишнюю кровь, свою ли, чужую ли. Он был достаточно уверен в себе – многолетние уроки Кременя не пропали даром, меч был живым продолжением его руки, таким, что не замедлит отразить удар, но не вырвется, не причинит напрасных ран. Каждое движение Светловоя было точным и рассчитанным, он выбирал миг для единственного удара – того, который принесет ему единственную нужную каплю крови на самом краю лезвия.

«Помоги ему, боже-Перуне! Помоги!» – совсем по-детски молилась Смеяна, стиснув руки на груди и ломая пальцы, как если бы это могло помочь. Нет, не то. Такого бессвязного бормотания Громовик не услышит. Да и не станет он слушать девчонку, которая сама не знает, что ей нужно. Она должна помочь Светловою сама, но как? Как дать ему сил, таких нужных сейчас? У Смеяны не хватало терпения следить за этим медленным, изматывающим зрителей поединком.

Пальцы ее коснулись рысьего когтя в ожерелье. Когда-то давно именно Светловой помог ей добыть у прижимистой бабки Гладины эту единственную память о незнакомой матери, наследство неведомого кровного рода. И сила, жившая в рысьем клыке, вдруг проснулась. Смеяне вспомнился березняк, лицо Синички, искаженное смертельным страхом. Где-то в глубине ее существа снова потянулась