что это прощальный визит. Не знаю, как ей ответить. Алиша уже задавала мне схожий вопрос, и пора наконец раскрыть карты. Я пыталась понять свои намерения. Не так-то просто расставить все по местам. Мне почему-то кажется, что мои извинения спустя столько лет прозвучат унизительно – словно я считаю, что весь их мир вращался вокруг меня. К тому же я не хочу, чтобы они сочли, будто я их жалею. Они преодолели трудности, жили полноценной жизнью, найдя опору друг в друге, в семье, в домашнем уюте. В конце концов, они выиграли процесс против правительства США. Они не просто девочки, ставшие жертвами системы.

Я говорю тихо и, вопреки намерениям, начинаю с извинений.

– Хочу попросить у вас прощения. Я очень, очень виновата, Эрика. Мне так жаль…

– Перестаньте, мисс Сивил. Слышите? Перестаньте.

Я не успеваю ответить: Индия издает какие-то звуки. Эрика берет пустые тарелки.

– Положу-ка еще по кусочку торта. А когда я вернусь, мы включим ток-шоу, оно как раз начинается. Скиньте-ка туфли и устраивайтесь поудобнее, хорошо?

Эрика улыбается мне и выходит из комнаты, а я откидываюсь на спинку дивана. Мы не виделись несколько десятилетий, но сестры Уильямс по-прежнему мне родные, как и я им. Я опасалась, что упущенные годы никогда не наверстать, но теперь знаю, что они не упущены. Они просто прошли. И время у нас еще есть. Не так много, как мне бы хотелось, но есть.

50

Монтгомери

1973

Через несколько дней после Дня благодарения тетя Роз уехала домой, а мама снова стала наведываться в мастерскую – но теперь только по утрам. Обедать она ходила в кафе и вскоре объявила, что открывает курсы по акварели. В первый же день записались трое учеников. По вечерам она распаковывала готовую еду и раскладывала ее по фарфоровым блюдам – накрывала стол так, будто приготовила все сама. Впервые за долгое время мы каждый вечер ужинали втроем.

После того как родители уходили в спальню, я отправлялась к себе и долго сидела в своей одинокой постели. Наступила зима, похолодало. Жена Лу родила, однако я никак не решалась ему позвонить. Но когда год почти подошел к концу, я в разгар рабочего дня отправилась в деловую часть города и принялась нарезать на машине круги у здания, где располагалась его контора. На третьем заходе меня углядела Памела, секретарша, которая как раз вышла на улицу. Я притормозила и опустила стекло со стороны пассажирского кресла.

– Как дела, Сивил? – Памела помахала рукой.

– Все хорошо. Как ты?

– Без дел не сижу.

– Лу на месте?

– Ага, у себя.

– Отлично. Зайду поздороваюсь.

Когда Лу открыл дверь, я сказала:

– С каких пор ты запираешься на замок?

– Кто-то повредил мою машину. Может, просто шпана, но осторожность не помешает.

Он запер за мной дверь, и я поднялась за ним по ступеням.

– Когда?

– Сразу после завершения суда. Я не стал тебе ничего говорить, потому что тогда случилась история с Эрикой.

Бумаги из кабинета исчезли. Столы опустели. Лишь у стены стояли четыре коробки с документами. Лу открыл пачку чипсов и протянул мне.

– Нет, спасибо. Ты что, до сих пор вместо обеда жуешь всякую дрянь?

Он набил чипсами рот.

– Памела как раз пошла за едой. Чипсы помогают перебить голод.

– У тебя новое дело? Я думала, ты будешь больше времени проводить дома, с ребенком.

– При любой возможности спешу к ним, но Дженна настаивает, что мне нужно взяться за новое дело. Две женщины пытались устроиться в полицию штата. Обеим отказали.

– И ты согласился представлять их в суде?

– По-твоему, стоит?

– По-моему, ты сумасшедший.

Он засмеялся. Я скучала по его странному смеху. У меня на глазах Лу заматерел, прошел закалку. В День благодарения тетя Роз сказала: Ваш Лу Фельдман знает, что делает. Это правда. Трудно было не заразиться его энергией. Меня тянуло засучить рукава, достать блокнот и начать конспектировать детали нового дела. Не то чтобы я грезила о карьере юриста, нет, – меня просто вдохновляла принципиальность Лу.

– Ты-то, Сивил, чем собираешься заняться? – тихо спросил он.

Мне не понравился этот осторожный тон. Все будто ждали от меня великих свершений. А я хотела, чтобы меня просто оставили в покое.

– Пока сама не знаю, чего хочу.

Я могла пойти работать в кабинет к папе, но колебалась.

– Думаю, скоро поймешь.

– Можно заглянуть в твой блокнот?

– Нет, нельзя.

– Эти женщины, которые собирались в полицию, они черные?

– Тебя это не касается.

– Ты чокнутый, Луис Фельдман.

Я говорила с ним стоя, даже не сняв с плеча сумку. Пора было уходить, но я знала, что выйти из кабинета Лу означало поставить в этой истории точку. Мне не хотелось. Если бы Лу решил выставить меня, я бы стала сопротивляться, но он просто хрустел чипсами.

– Еще увидимся, – сказала я наконец.

– Береги себя, Сивил Таунсенд.

Выходя из конторы, я задавалась вопросом, ощущает ли кто-то еще такую же пустоту с тех пор, как закончился суд. Я была до того погружена в мысли, что даже не обратила внимания на женщину, прошедшую мимо. Это была миссис Сигер. Когда я сообразила, чья это копна рыжих волос, нас разделяло уже приличное расстояние. Я еще немного постояла на пронизывающем ветру возле машины, глядя ей вслед и слушая затихающее цоканье каблуков по асфальту. Мне хотелось окликнуть ее, узнать, решится ли она подойти и поговорить или же злость на меня перевесит. Я сказала бы ей, что теперь понимаю: творя добро, порой напрочь забываешь одну важную вещь. Люди, которым ты помогаешь, имеют право жить своей жизнью.

51

Я начала работать у папы в январе 1974 года. Шла послепраздничная неделя, и в его приемной толпились пациенты. Проходя по комнате, переполненной людьми, которых я знала с самого детства, я вдруг подумала, как тесно мы все друг с другом связаны. Матушка Купер из церкви. Мистер Джонс из почтового отделения. Дена из хозяйственного магазина. Все они ждали приема у моего папы, полагались именно на него, столкнувшись с недугом. Я не планировала здесь оказаться, но такое решение выглядело логичным. Папе нужна была помощь, а мне – какое-нибудь занятие. К тому же работа мне нравилась. Мы быстро поладили с папиным новым ассистентом, и, несмотря на опасения, что пациенты настороженно отнесутся к дочке врача, на деле они, похоже, доверяли мне тем сильнее. Иногда люди заводили разговор, когда я измеряла давление. Я слушала их, записывала информацию в медкарту, а потом обсуждала услышанное с папой. Тот кивал и спрашивал: «Это он