И это при том, что он по-прежнему мечтал стать «кем-то». Хотеть – не мочь. Однако Анри продолжал канючить, теперь уже в письмах: хотя бы ты, братец, ставший известным и знаменитым, посодействуй.

Пришлось снизойти. Хотя связываться с «младшеньким» не очень-то и хотелось. Тем не менее в 1843 году Оноре выслал губернатору Реюньона, контр-адмиралу Базошу, всё, что оказалось под рукой из ранее написанного, сопроводив посылку вежливым письмом, намекнув, что очень надеется на тёплое местечко морского чиновника второго класса для его младшего брата. Но даже это не помогло.

Анри Бальзак скончается в возрасте пятидесяти лет, так и не достигнув тех высот, о которых мечтал. Своему сыну в наследство он оставит всего 250 франков (хорошо, не долги!).

Насмешка судьбы: бедняга Анри так и не узнает, что всего через пару месяцев после его кончины нотариус его умершего отца, мсье Жана де Маргонна, был готов передать в виде наследства батюшки 200 тысяч франков. Но не сложилось. По крайней мере, крестник Бальзака (Оноре-младший) остался практически без средств к существованию. Он умер там же, на Реюньоне, не дожив и до тридцати. В свидетельстве о его смерти было указано: «Холостяк без определенного рода занятий».

* * *

Вернёмся к нашему герою. Все эти месяцы Бальзак занят непосильным трудом. И одновременно терзается ощущением своей финансовой ущербности: ему, как всегда, постоянно не хватает наличных. Чем больше пишет, тем труднее сводить концы с концами. Вымышленная жизнь его героев рассыпается вдребезги, как только автор сталкивается с реальными обстоятельствами. Причина всё та же: неистребимая склонность Оноре ко всякого рода излишествам. Бальзак – доменная печь для всего, что звенит, шуршит и может сделать счастливым. Оноре – страшный мот. Манящие иллюзии, которые долгие годы питали его ненасытное тщеславие, с появлением денег они, эти иллюзии, со скоростью пузырьков в бокале с шампанским выскакивают наружу и, лопнув, обдают долгожданной надеждой на скорое исполнение желаний.

Оноре знакомится с Эженом Сю (таким же мотом!) и ещё парой-тройкой праздных шалопаев, для которых внешний лоск важнее содержания. И… пошло-поехало. Портной Бюиссон потирает руки, ибо заказы от его постоянного клиента сыплются как из рога изобилия. Теперь даже за письменным столом романиста не узнать: он пишет, сидя в одном из трёх заказанных портному белых халатов (нечто вроде монашеской сутаны), опоясавшись золотым шнуром с кистями. Дальше – больше!

«Своего издателя, Юрбена Канеля, – пишет А. Моруа, – он просит прислать в уплату за новеллу двенадцать пар лайковых перчаток лимонного цвета (ох уж эти светло-желтые перчатки, он ими просто бредит!) и пару перчаток из оленьей кожи. Счета книгопродавцев и самых прославленных переплетчиков не менее разорительны. Затем в сентябре 1831 года он совершает последнее безрассудство: покупает лошадь, кабриолет, фиолетовую полость с вензелем и короной, вышитыми козьей шерстью; месяц спустя он приобретает вторую лошадь. Для ухода за ними нужен слуга, грум, или, как в ту пору выражались, “тигр”; на эту должность Бальзак нанимает миниатюрного Леклерка… В таком экипаже можно поехать и в Оперу, и к Итальянцам…»{194}

Трясучий дилижанс Жизни мчит Оноре в неведомую даль. Пристяжная по имени Успех несёт, скача галопом, не зная остановок. Как породистый конь нуждается в красивой узде и поводьях, так внешний лоск становится для писателя необходимостью.

Теперь о лошадях настоящих, которых приобрёл наш безрассудный герой. Следует понимать: лошадь – недешёвое и хлопотное приобретение. Это только со стороны кажется, что завести лошадку-другую на зависть друзьям и недругам дело нехитрое, были бы деньги. Правда, следует помнить одно обстоятельство: с появлением лошади финансовая составляющая её хозяина очень быстро скукоживается, напоминая при этом сморщивание «шагреневой кожи».

Судите сами. Лошадь как таковая достаточно дорогая покупка: в тридцатые годы XIX века средняя стоимость выездного коня могла обойтись легкомысленному денди в несколько тысяч франков. А их (коней) у Бальзака два – Британец и Смаглер[62]. И это только непосредственно животные.

Далее для этих красавцев, как вы уже догадались, нужна какая-никакая конюшня – то есть жильё для содержания скотины. А ещё – зерно, сено, солома, упряжь, знакомый ветеринар… И всё это – лишь вокруг того, что называется содержанием лошади.

Теперь взглянем шире. Лошадей Оноре приобрёл не для того, чтобы приходить спозаранку в конюшню и кормить с руки хрустящим круассаном. Кони куплены совсем для другого – для выезда хозяина в роскошном тильбюри. Тильбюри – его тоже следовало купить. И построить для него сарай, чтоб не мок под дождём, и где эту «роскошную колымагу» можно было бы ремонтировать, менять колёса и пр.

Что забыли? Ах да, обслугу – конюха и так называемого грума – коротышку Леклерка. У Бальзака появляется собственный выезд – с кучером, разодетым на американский лад: в голубой ливрее, зелёном кафтане с красными рукавами и полосатых тиковых панталонах.

Одновременно с этим писатель нанимает cordon bleu – искусную повариху Розу, в обязанности которой входит не только радовать хозяина изысканными блюдами, но и подкармливать конюха и грума. Приятное дополнение к таланту, обошедшееся счастливому хозяину в четыре тысячи франков.

Деньги, деньги… Их требовалось всё больше.

* * *

С появлением достатка происходит видимая метаморфоза – раздвоение Оноре де Бальзака на Бальзака-труженика и Бальзака-денди. И вряд ли это раздвоение, вопреки утверждениям некоторых исследователей, случилось внезапно. Отнюдь. Недюжинный талант этого человека, начиная с юношеских лет, всегда соседствовал с тайным желанием разбогатеть и стать знаменитым. Да, талант и трудолюбие теперь окупались сторицей, предоставив Оноре то, о чём он так долго мечтал. Но было и другое: его одарённость требовала отдачи в виде ежедневного (почти каторжного!) труда. Так что разделение на две, абсолютно не схожие, личности было изначально предопределено. И в этом исключительный феномен писателя Бальзака.

Понятия «денди» и «дендизм» в наши дни существуют разве что в умах тех, кто ностальгирует по дням минувшим. Для большинства же из нас всё это не больше, чем пустой звук о пижонах и пижонстве. Хотя во времена оные данное понятие являлось достаточно веским. «Времена оные» – это времена Оноре де Бальзака. И Александра Пушкина. И Байрона, Шатобриана, Бодлера; а чуть позже – и Оскара Уайльда. Для всех них «дендизм» уж точно не был пустым звуком!

Вот мой Онегин на свободе;

Острижен по последней моде,

Как dandy лондонский одет —

И наконец увидел свет.

Он по-французски совершенно

Мог изъясняться и писал;

Легко мазурку танцевал

И кланялся непринужденно;

Чего ж вам больше? Свет решил,

Что