– Ну, тогда другое дело! – просиял редактор. – Всего несколько дней…

– Что вы?! Двадцатого мая!

– Мая?!!

– Именно так! Три месяца должно хватить. Раньше – никак, ничего не получится. Книга просто ещё не готова…

Мсье Гослену ничего не оставалось, как вновь поверить Оноре на слово. Хлопнув по рукам, они разошлись, постаравшись побыстрее забыть друг о друге.

Правда, ненадолго. 15 мая почтовый курьер доставил Шарлю Гослену долгожданную рукопись. Редактор, поразившись пунктуальности автора, сильно обрадовался и, отпустив курьера, засел за бумаги. Однако радость его оказалась преждевременной. Вскрыв конверт, Гослен понял, что его вновь надули: Бальзак прислал всего лишь половину обещанной рукописи.

– Половина от целого – это возмутительно! – рвал и метал редактор. – Этому Бальзаку нельзя верить! – кричал он, не зная, на ком выместить свой гнев: то ли на молодом секретаре, с испугом поглядывавшем на шефа, то ли на очередном просителе-старике, явившемся за десятифранковым гонораром.

– Завтра! – рявкнул дедуле Гослен, выпроваживая того чуть ли не взашей. – Всё завтра! А сегодня я очень занят! У нас… совещание!

«Шагреневая кожа» выйдет 1 августа 1831 года, вызвав небывалый фурор. В этот раз журналистский опыт Бальзака пришёлся как нельзя кстати. Несмотря на то что читательская публика и свой брат, журналисты, Оноре уже неплохо знали, тем не менее он решил, что называется, подстраховаться. Ещё до выхода романа он был так сильно разрекламирован, что весь тираж оказался распродан, не успев оказаться на полках книжных магазинов. К слову, в известном салоне мадам де Рекамье были устроены так называемые «публичные читки». Повсюду – в провинции и столице – в пользу автора действовали его друзья-журналисты, писавшие в газетах хвалебные панегирики в адрес новой книги «известного писателя».

Впрочем, зачастую под личиной какого-нибудь критика выступал сам Оноре. Так, опубликовавший благожелательную рецензию на свой роман в «La Caricature» Бальзак спрятался за маской «графа Александра де Б.»; а в «l’Artiste» за псевдонимом «Ж.-Ж. Сальве» укроется Жюль Жанен, назвавший «Шагреневую кожу» «книгой, похожей на разбойника с большой дороги, который неожиданно выскакивает на вас из-за дерева»{186}.

Из письма Бальзака Шарлю Гослену:

«Я могу взять на себя, и не без пользы: во-первых, “Тан”; во-вторых, “Ревю де Пари”; в-третьих, “Насьональ”; в-четвертых, “Фигаро”; в-пятых, “Мессаже”; в-шестых, “Ревю де Де Монд”; в-седьмых, “Мод”; в-восьмых, “Котидьен”; в-девятых, “Авенир”; в-десятых, “Волер”. Я берусь проследить за тем, чтобы статьи появились в скором времени и были благожелательны, что намного уменьшит ваши хлопоты как издателя сейчас, когда у вас столько семейных забот»{187}.

Как видим, Бальзак знал, что делал, ибо недруги не дремали. Шарль Огюстен де Сент-Бёв[58], считавшийся авторитетнейшим литературным критиком своего времени, в одном из своих писем дал бальзаковскому роману довольно неприятную оценку, назвав «Шагреневую кожу» «вонючей, омерзительной, остроумной, развратной, опьяняющей, блистательной и чудесной»177. Не остался в стороне и старина Гёте, по которому Бальзак неосторожно прошёлся как бы между прочим[59]. По прочтении книги старикан заявил о «неизлечимой испорченности французской нации»[60]{188}. Наверное, поделом. Но уж такое было время – следовательно, и нравы.

А что до зависти – она, конечно, присутствовала. Но, как мудро заметил А. Моруа, «зависть умеряет свое бешенство, только вдоволь насладившись своей низостью»{189}. Так что приходилось терпеть.

Хотя всё это уже вряд ли имело какое-нибудь значение. Публика была в восторге! Читателей подкупала как смелость замысла, так и бальзаковская дерзость, умение завораживать и держать на пределе. Это вам не рыцарская тягомотина, смеялись французы. В точку! Бальзак никогда не хотел быть местным Вальтером Скоттом, желая оставаться самим собою.

В августе 1831 годе художник Шарль Филипон пишет Бальзаку:

«Дражайший мой повелитель, вы легко поверите, что “Шагреневую кожу” раздобыть нельзя. Гранвилю, решившему ее прочесть, пришлось отложить все дела, ибо хранитель библиотеки каждые полчаса присылал справляться, не закончил ли он чтение. Этот человек приговаривал по примеру дам: “Вы слишком медлительны! Поторопитесь!” Одибер и я безуспешно пытались достать сию чертову книгу: на нее заранее записываются»{190}.

Результат не заставил себя ждать. В сентябре того же года выходит второе издание «Шагреневой кожи» под одним переплетом с двенадцатью рассказами автора: «Философские романы и истории». И этот сборник буквально сметают с прилавков книжных магазинов!

«Схватить мгновенно тип, взять его из самой жизни, отжать и воспроизвести со всей силой таланта – значит похитить луч волшебного солнца искусства»{191}. Эти слова известного бальзаковеда Армана Баше как нельзя лучше отражают то, как умел писать этот уникальный романист.

Грёзы сбывались. У Бальзака вдруг появились деньги. А женщины… Они всегда были рядом и до этого. Но стали появляться и новые лица. Причём это были не те, которые мгновенно возникают с появлением денег. Эти, другие, они хотели нечто иного – общения не с деньгами Оноре, а исключительно с ним самим. Что ещё больше возбуждало.

Кружева… кружева…

Оноре продолжал грезить этим.

* * *

Тридцать первый год выдался сумасбродным и одновременно – успешным.

Сумасбродным – потому что он принёс много перемен, особенно в жизни большой семьи Бальзаков. Так, сестра Лора и её супруг, Эжен Сюрвиль, ещё за год до этого покинувшие гостеприимный Версаль, перебрались-таки в Париж, надеясь, как не раз говорили сами, «обрести в столице Эльдорадо». Оставив неплохую должность в ведомстве путей сообщения, Эжен решил заняться строительством отводного канала в низовьях Луары, где-то между Орлеаном и Нантом. И теперь он надеялся создать некое «акционерное общество по изысканиям», пытаясь собрать необходимую сумму. Идея, в общем-то, была неплохая, но авантюрная по сути. «Изыскания» всегда требуют денег, причём гигантских, что может себе позволить какой-нибудь банкир, но никак не инженер средней руки, находящийся в «свободном плавании». Однако единомышленников-банкиров поблизости не наблюдалось, ибо любой уважающий себя делец страшится авантюр больше всего на свете.

Впрочем, никакие доводы Эжена отнюдь не занимали, и он отчаянно пытался убедить компаньонов поддержать «гениальный проект», суля им удвоение вложенного капитала. И кое-кто поверил: например, чета Поммерёлей, семейный доктор Наккар и, конечно, мадам Бальзак, надеявшаяся приятное (помочь зятю) совместить с полезным (подзаработать на выгодной спекуляции) и таким образом решить кое-какие финансовые проблемы.

А проблем у матушки Оноре хватало. К началу года вдова располагала всего лишь скромным домом в Париже и банковскими счетами, на которых находилось как минимум 90 тысяч франков, вырученных от продажи в январе фермы в Турени. Ну да, было ещё заёмное письмо от сынишки Оноре, но этот залог представлял собою крайне ненадёжный капитал. А