Лев отрывисто услышал его фразу: «Мы… Пришли… Расслабиться… Отпустить…», но логически сложил её в своей голове в очередную мотивационную речь Власовского: прими себя геем, быть геем классно, носи это звание с гордостью.

Кто-то сзади начал подпирать его потным обнаженным телом – кто-то, кто смог расслабиться, отпустить себя и танцевать, не соблюдая границ окружающих. Подойдя к Якову ближе, будто прячась рядом с ним от других, Лев пожаловался на ухо Власовскому:

- Мне некомфортно.

Яков, секунду другую поразмыслив, снова потянул Льва за собой. Что за дурость? Весь день он таскается за ним, как прицеп.

Они вынырнули из толпы к подсвеченной барной стойке, где Власовский, бесцеремонно растолкав остальных, стукнул по столешнице со словами:

- Мэтт, сделай две Текилы Бум.

- Ты же говорил, до двадцати одного не продают, - напомнил Лев.

Власовский отмахнулся:

- Это Мэттью, он меня знает.

Опасливо глянув на ряды алкоголя на полках, Лев признался:

- Яков, я не хочу пить.

- Это просто коктейль. Тебе нужно расслабиться.

Они устроились на стульях за барной стойкой, и Лев исподтишка оглядывал окружающих. Много мужчин, мало женщин. Кто-то из мужчин выглядел как откровенный гомик, даже не стеснялся этого, кто-то – настолько нормально, что удивительно было встретить их в этом месте. Женщины тоже странные. Большинство точно не были лесбиянками – обыкновенные такие, длинноволосые. Только за каким чертом по гей-клубам шатаются?

Бармен поставил перед ними два стакана с прозрачной жидкостью (просто вода?), накрыл каждый поверх салфеткой и, сделав интенсивные круговые вращения стаканами по столешнице, подвинул один – ко Льву, второй – к Якову. Жидкость пенилась, как газировка, и Яков, хватая свой стакан, отдал Льву команду: - Пей сразу.

- Почему?

- Пей! – почти приказал он. – А то не сработает!

Лев не был уверен, что хочет, чтобы оно «сработало», но, осторожно понюхав содержимое стакана (пахло Спрайтом), решил довериться Якову и выпил большими глотками сладковатый коктейль. В голове стало нехорошо: будто мозг сдавили с двух сторон, а потом резко отпустили. В момент отпускания у Льва на секунду закружилась голова и окружающий мир сделал крен вправо. Он зажмурился, а когда открыл глаза, это странное ощущение пропало. Правда, при попытках перевести взгляд с одного предмета на другой картинка немного съезжала.

- Ну как? – спросил Яков.

- Не работает, – заключил Лев.

- Не так быстро.

На самом Власовском сработало отлично: смеясь и пьяно растягивая слова, он начал зазывать Льва обратно на танцпол, выканючивая его согласие:

- Ну пожа-а-а-алуйста! Ну пойде-е-е-м! Ну чё ты тако-о-о-ой, это же ве-е-е-есело.

- Нет, - коротко отвечал Лев.

Яков, спрыгнув с барного стула, подошёл ко Льву и начал применять методы физического воздействия: обнимать, гладить, лезть под рубашку. И это в клубе, среди сотен посторонних людей!

Лев дёрнулся, убирая его руки от своего тела.

- Ну, какой же ты злюка, а.

Молодой парень, что сидел за стойкой по левую руку от Власовского, неожиданно обратился к ним:

- Чувак, да оставь его. Пойдём лучше со мной.

- С тобой? – заинтересованно спросил Яков.

Льва потрясло это: и такое наглое зазывание прямо перед носом бойфренда, и тон Власовского, с которым он начал обдумывать это идиотское предложение.

Тогда Лев и почувствовал, что всё сработало.

- Слышь ты, - он рывком спрыгнул со стула – тот, закачавшись, чуть не упал. – Не смей на него даже смотреть.

«Слышь ты» Лев сказал на русском, а вторую часть фразы – на английском.

- А то что? – нахально спросил парень.

Он был красивый и именно это бесило Льва больше всего. Тех стариков из бара трудно воспринимать всерьёз. Только если Яков тронется умом, тогда, может, он и захочет к кому-нибудь из них уйти от него, а так – смешно даже думать (но он всё равно думал, ведь вдруг Власовский всё-таки тронулся умом? Он слышал, что с учеными это часто случается). Но вот этот хмырь, не старше двадцати лет на вид, с белыми зубами и внешностью Бреда Питта (ну, Бреда Питта, которому сломали нос – он был кривоват), он имел все шансы увести Якова. Лев чувствовал, как проигрывает ему по всем фронтам, и самое главное: хмырь хотел танцевать, а он, Лев, не хотел. Он был слабым звеном.

- А то я тебя убью.

У парня шевельнулись брови.

- Это угроза?

Кулак Льва врезался в челюсть парня, обрывая самодовольную насмешку.

- Я не угрожаю. Я говорю конкретно.

Парень хотел встать, но Лев успел раньше: пнул по металлической ножке, выбивая из-под него стул. Тогда он упал, плашмя, затылком стукнулся о пол – и так сильно, что Лев протрезвел на одну секунду: не нужна ли помощь? Но этот вопрос затерялся среди нахлынувших чувств, среди гнева, обиды, ревности, зависти, среди всего, чему Лев ещё даже не мог найти слов, а что ещё хуже – даже не понимал, откуда оно взялось в нём.

Ему не дали продолжить: кто-то скрутил его руки со спины, не давая подойти к лежачему, и когда Лев обернулся, то понял, кто его держит: один из голых стриптизеров. Он начал извиваться, пытаясь вырваться («Отпусти меня, извращенец!»), но хватка была крепкой.

Лев взглядом начал искать Якова, и заметил его кудрявую голову, склонившуюся над пострадавшим – там, конечно, целая толпа собралась, но и Яков – тоже среди них. Новый порыв гнева помог Льву высвободиться: он с силой пнул стриптизёра под коленку, а когда почувствовал, что хватка ослабла, вырвался вперед.

Он обижался на Якова, обижался, что тот метнулся к незнакомому парню, а не помогал ему, он хотел выдернуть его из толпы и наорать, а может и ударить – ну чуть-чуть, для порядка, но толпа не пропускала его. Кто-то кричал, чтобы его держали, кто-то – чтобы вызвали полицию. Люди перестали танцевать, музыку приглушили и все подтянулись к эпицентру событий – к барной стойке.

Заметив, что его действительно намереваются схватить сразу несколько мужчин, Лев побежал в обратную сторону – туда, где ещё недавно танцевали люди, к сцене с шестами. Когда он пробегал через толпу, силой убирая людей с дороги, кто-то кричал: «Держите его!», но Лев вкрадчиво объяснял нагламуренным мальчикам: - Тронешь меня – убью. И тебя – убью. Всех убью.

Он услышал, как охране передали по рации заблокировать входные двери, и, не зная куда деваться, заскочил на сцену. А там,