Шрифт:
Закладка:
Каждый второй заказывал кофе, флиртовал с Яковом, называл его уменьшительно-ласкательными прозвищами и включал точно такие же мерзостные интонации, которые совсем недавно услышал сам Лев. Яков реагировал сдержанно-вежливо, кивал и улыбался, позволяя называть себя «сладким», «конфеткой» и другими сахарными словечками. Льва это разозлило: где же вся его хваленая сила теперь, когда нужно защищать самого себя?
- Почему ты им это позволяешь? – поинтересовался он, когда очередной клиент, допив кофе, удалился со словами: «Ещё увидимся, малыш».
- Они же ничего не делают, - вздохнул Яков, унося грязную посуду на кухню.
Лев хотел пойти следом за ним, но увидев других работников – поваров и посудомойщиков, затормозил, не желая привлекать внимание.
Когда Яков вернулся, он продолжил разговор:
- Они тебя дают какие-то уродские прозвища.
- Я не могу им этого запретить.
- Почему?
- Это называется «клиентоориентированность».
«Гомоориентированность это называется», - хотел проворчать Лев, но не стал.
- Тебе что, это нравится? Нравится, когда взрослые мужики клеят?
- Слушай, это специфика любого бара, - объяснял он. – В обычных тоже клеят, и женщины, и мужчины. Пьяный флирт.
- А что, обязательно работать в баре? Почему не в этом… короче, что ты там называл? Стар…
- Старбакс, - напомнил Власовский. – В кофейнях нет ночных смен. А совмещать учебу получается только с работой по ночам.
Льва охватило едва уловимое беспокойство: он что, совсем не отдыхает в учебное время? Университет, работа, четыре часа сна и всё по новой? Но эти мысли проскользнули мельком, вспорхнули как бабочка с цветка и исчезли в неизвестном направлении. Вместо них закрутились старые добрые: «Ему по-любому всё это нравится, чертов лжец».
Яков, протерев барную стойку, закинул полотенце на плечо и повернулся ко Льву:
- Гарри меня сегодня отпустит в час, хочешь потом сходим кое-куда вместе?
- Куда?
- Сюрприз.
- Опять что-то гейское? – нахмурился Лев.
- Ну и что? Это плохо?
Лев многозначительно закатил глаза вместо ответа.
Яков предложил ему пройтись по кварталу самостоятельно: посмотреть на город, зайти в сувенирные лавки, поболтать с местными, но он, сверля взглядом зашедших в бар мужчин, твердо произнес:
- Я буду здесь. С тобой.
Следующие несколько часов он, примостившись сбоку от барной стойки, отгонял от Якова прилипал, как отгоняют надоедливых мух от варенья. Едва какой-нибудь мужичок пристраивался напротив Якова с заготовленным набором вопросов: «Как дела? Ты знакомишься? Как тебя зовут?», Лев был тут как тут: - Он не знакомится. Никак его не зовут. Он – мой.
Льву самому не нравилось, как хищнически звучала последняя фраза, но не мог он сказать: «парень», «мой парень». А «бойфренд» - еще хуже. Нелепое слово, придуманное для тоненьких девичьих голосов.
Один из мужчин, разительно отличающийся от остального контингента – прилизанный, выбритый офисный планктон, заявил Якову, что его «blondie» распугивает клиентов, тявкая на них, как нервная болонка. Лев, услышав это, не знал, что его оскорбило больше: слово «blondie» или сравнение с болонкой.
Закатав рукава на рубашке, выражая готовность к драке, он произнес по-русски:
- Слышь ты, педик…
В его плечи уперлись руки Якова:
- Не надо, не надо. Это мой босс, - а затем, повернувшись к нему, снова перешел на вежливый английский: - Извините, это недоразумение. Он больше не будет.
Чудо, что тот вечер в баре не закончился мордобоем или увольнением Власовского. Но когда они покинули заведение без пяти час (бармен Гарри, не выдержав общество Льва, отпустил их пораньше), впереди была ещё целая ночь.
- Тут за углом, - сказал Яков. – Идём.
И Лев пошёл. Он знал, что ничего хорошего его «за углом» не ждёт, но деваться было некуда. Во-первых, нельзя оставлять Якова одного в местах, где много геев – накинуться, как сороки на всё блестящее. Во-вторых, он плохо помнил путь от метро до общаги и боялся возвращаться один. В смысле, не боялся, а просто… Просто не помнил.
Пройдя через тяжелые металлические двери, они оказались в тёмном коридоре, и Лев сразу догадался, что это за место. Клуб. Издалека доносилась приглушенная музыка: туц-туц-туц, в примитивном надоедливом ритме. Яков, взяв его за руку, повёл за собой по темному коридору (Лев почти ничего не видел, кроме белобрысой макушки Власовского), а потом, когда они прошли через ещё одни тяжелые двери в зал, по глазам ударил ярко-синий свет. Затем ярко-зеленый. Он сменился ярко-красным, и снова – синий, зеленый... Лев долго жмурился, привыкая.
Музыка била по ушам не хуже, чем мигающий свет – Лев прикладывал ладони тыльной стороной то к ушам, то к глазам, поочередно. Яков, перекрикивая музыку, спросил:
- Что, не нравится?!
- Это насилие над моей сенсорной системой!
Власовский рассмеялся («Что смешного, блин?!») и снова потащил его за руку:
- Идём! Ты привыкнешь!
Он затянул его в плотную толпу с дрыгающимися, трясущимися и покачивающимися телами – одетыми, обнаженными до пояса, трущимися друг об друга или соблюдающими дистанцию. Лев растерянно посмотрел на Якова – мол, и что дальше? – а тот, взяв его руки в свои, сказал: - Танцуй!
- Не хочу!
- Да расслабься!
- Не могу!
- Почему?!
- Потому что ты заставляешь меня танцевать, а я не хочу!
Лев с такой силой выкрикивал реплики, стараясь звучать громче музыки, что у него засаднило горло. Он закашлялся, отвернувшись от Якова, и упёрся взглядом в круглую сцену: в нескольких метрах от них, на шестах танцевали двое мужчин без одежды. Ну, почти без одежды. Трусы выглядели ненадёжно: гульфик держался на широких резинках, а сзади — ничего, сразу голая задница. На ногах – ярко-красные туфли на шпильках. Лев подумал: «Странно как-то, трусы черные, туфли красные, как-то не сочетается». Но это мельком, фоново. А так он, конечно, был возмущен: что за кошмар!
- Я хочу уйти! – крикнул он Якову на ухо.
- Мы только пришли! Тебе просто нужно
