с красным. К тому же я стараюсь не демонстрировать слишком много кожи, потому что хочу, чтобы ко мне относились серьезно. Но сегодня, все еще раскрасневшаяся после последнего разговора с Рейланом, я выбираю платье с открытой спиной насыщенного темно-бирюзового цвета. Прохладный шелк струится вокруг моего тела, лаская кожу.

– О боже! – говорит Несса при виде моего наряда. – Я никогда не видела тебя такой… опасной.

– Это чересчур для свадьбы? – спрашиваю я.

– Нет! Ты должна его купить. Ты еще никогда не была так прекрасна.

Я покупаю платье, не переживая, что могу затмить Симону. Она буквально самая роскошная женщина в мире с кучей модельных контрактов. Никто и никогда не сможет превзойти ее на ее собственной свадьбе.

К тому времени, как мы заканчиваем с прической и макияжем, пора уже ехать на церемонию. К счастью, свой подарок для Данте и Симоны я купила еще несколько недель назад и, к еще большему счастью, оставила его в доме родителей. Несса захватила его с собой.

– Что ты им подаришь? – спрашивает она.

– Распечатку звуковой волны песни, под которую они впервые танцевали, – рассказываю я. – Выполненную в золоте и вставленную в рамку.

– Ого! – говорит Несса. – Жаль, что она в обертке, я бы посмотрела.

– А ты что им подаришь? – спрашиваю я.

– Хлеб с солью и бутылку «Шато Мутон-Ротшильд», а еще золотые слитки для Генри и малыша. Миколай выбирал – это традиционные польские подарки на свадьбу, – поясняет Несса. – Я подумала, Симоне понравится, раз уж она объездила весь свет.

– Уверена, что понравится, – соглашаюсь я.

Я никогда не встречала человека интеллигентнее Симоны – она дочь дипломата и повидала мир еще до того, как стала моделью.

Мы с Нессой подъезжаем к «Ле Жардин», огромной оранжерее, где будет проходить свадьба Данте и Симоны. Должно быть, они выбрали это место, потому что хотели пожениться в окружении зелени и цветов, несмотря на то что сейчас середина ноября. Никто и не предполагал, что они дождутся лета – сомневаюсь, что после девяти лет разлуки Данте стал бы ждать еще хоть один день, чтобы жениться на Симоне. Кроме того, девушка беременна их вторым ребенком. Вероятно, она хочет связать себя узами брака, пока еще может влезть в обычное свадебное платье.

С каждой минутой становится холоднее, но Рейлан ждет меня снаружи. Он широко улыбается, когда мы подъезжаем, и ему не терпится продемонстрировать, как он смотрится в смокинге.

Ему стоит быть довольным собой, ведь выглядит парень отменно – даже лучше, чем я ожидала. Дымчатого цвета костюм идеально сидит на нем, и на контрасте его борода и волосы кажутся чернее, чем когда-либо, а голубые глаза под серым осенним небом приобрели стальной оттенок.

Рейлан берет меня под руку, с восторгом оглядывая с головы до ног.

– Черт побери, женщина, – говорит он. – Стоит мне подумать, что тебе уже нечем впечатлить меня еще сильнее, как ты выходишь из машины и взрываешь мне мозг.

– Ты и сам неплохо приоделся, – отмечаю я. – Где твои сапоги?

Парень ухмыляется.

– В машине. Не искушай меня, или я пойду и надену их.

В оранжерее пышным цветом цветут растения и стоит влажность, но при этом здесь довольно комфортно. По решетке над головой, переплетаясь с гирляндами, вьются цветы и лианы. Бородатый виолончелист исполняет кавер-версию песни «All of Me».

На месте, где Данте и Симона будут обмениваться свадебными клятвами, установлена чугунная арка, увитая зеленью и цветами кремового цвета – орхидеями, пионами и розами.

Мы с Рейланом садимся со стороны жениха за Энзо Галло, патриархом семейства Галло, и Аидой и Кэлламом. Из-за плеча моего брата выглядывает малыш Майлз Гриффин. Его успокоили, сунув в рот соску, но его серые глаза по-прежнему полны ярости, а темные волосы торчат во все стороны.

Аида оборачивается и шепчет: «Привет!» – сжимая мою коленку, пока мы садимся. Она с большим любопытством поглядывает на Рейлана.

Двумя рядами дальше сидит Неро, обнимая за плечи симпатичную девушку с темными кудрявыми волосами. Это, должно быть, Камилла. Я смотрю на ее руки и тут же замечаю едва различимые следы машинного масла на кончиках ее ногтей, такие же, как у Неро, – доказательство их взаимной любви к двигателям внутреннего сгорания. Они увлеченно разговаривают, склонив головы друг к другу, будто в мире нет никого, кроме них.

Несса кладет наши подарки на столик при входе и садится на свое место рядом с Миколаем, прямо за моей спиной. До сих пор Мико молчал и хмурился, его бледное лицо и светлые волосы резко контрастировали с черным костюмом. Но когда Несса садится рядом с ним, выражение лица парня совершенно меняется – резкие черты смягчаются улыбкой, а синие как лед глаза озаряются светом. Теперь это совсем другой человек, и он выглядит почти дружелюбно, а не так, словно готов нас всех убить. Своей татуированной ладонью Мико заправляет прядь волос Нессе за ухо и с акцентом произносит: «Ты выглядишь потрясающе, moja mała baletnica»[26].

Через проход я вижу высокого подтянутого чернокожего мужчину в темно-синем смокинге. Он сидит рядом со стройной блондинкой, а между ними втиснулся Генри. Очевидно, это Яфью Соломон, дипломат и отец Симоны, и его жена Элоиза. Генри – девятилетний сын Симоны и Данте. Мальчик кажется намного выше, чем другие дети его возраста, у него копна мягких темных кудрей и доброе лицо. Он спокойно собирает кубик Рубика в ожидании церемонии. Позади Генри сидит симпатичная молодая женщина, по всей видимости, няня мальчика. Ее явно пригласили потому, что она близка с Симоной, а не потому, что Генри нуждается в присмотре.

Следующими заходят мои родители и садятся позади Соломонов, потому что со стороны Данте места больше нет. По пути к своему месту мама сжимает мое плечо. Она каждый день навещала меня в больнице, хоть я и говорила ей, что в этом нет необходимости. Мама приносила мне одежду, туалетные принадлежности, книги и журналы, бразильские орехи, сухофрукты и шоколад. Она приносила угощения и для Рейлана, до тех пор пока в палате не стало совсем тесно.

Думаю, мои родители испытывают вину из-за дяди Орана, хоть и не имели к этому отношения. Как ни странно, но все обиды, которые я держала на них из-за того, что Кэллам был их наследником, а Несса – любимицей… испарились в ту же секунду, как я оказалась лежащей лицом в ковер. В последние несколько секунд перед тем, как отключиться, я не испытывала ни гнева, ни негодования. Я думала про себя: «Меня любили». Я сожалела