Шрифт:
Закладка:
Ежедневно Сталин получал 3 доклада от Генерального штаба. Первый по телефону с 10 до 11 часов утра обычно звонил Штеменко. В 4–5 вечера докладывал Антонов. Но главным был ночной доклад, как правило около полуночи. Если Сталин был на своей даче на Можайском шоссе, военное командование приезжало туда. А если он был в Кремле, руководители Генерального штаба въезжали через Боровицкие ворота, огибали Большой Кремлевский дворец, где происходили заседания Верховного Совета, и ехали через древнюю Ивановскую площадь к уголку, где находились кабинет и квартира Сталина. Они проходили через кабинет помощника Сталина, генерала Поскребышева[100], человека неприятнейшего, проходили через приемную, где помещалась личная охрана Сталина, и, наконец, в знакомый сталинский кабинет.
С левой стороны был длинный стол, где военные раскладывали свои карты, и огромный глобус. Хрущев утверждает, что Сталин планировал операции по глобусу[101].
Сталин слушал доклады о положении на фронтах, обычно устные, без каких-либо записей. Военные сидели с одной стороны комнаты, Политбюро – с другой. Сталин периодически ходил по кабинету, иногда возвращался к своему письменному столу в отдаленном углу, брал две папиросы (он предпочитал сорт «Герцеговина Флор»), потом разламывал их, высыпал табак в отверстие трубки, набивая ее табаком, и раскуривал в голубых клубах дыма.
Он теперь лучше владел собой, но нервное возбуждение еще чувствовалось. Через два с лишним года, вернувшись из длительной поездки на фронт, генерал Воронов отмечал, что Сталин стал менее нервным и раздражительным, «значительно спокойней и уверенней», чем в первые месяцы войны[102].
Генеральный штаб с помощью руководителей различных отделов докладывал Сталину о действиях, произведенных за последние 24 часа, при этом вместо названий фронтов, механизированных и бронетанковых корпусов приводились только фамилии их командиров. Дивизии называли по номерам. Это был сталинский метод ведения дел.
После докладов Сталин диктовал приказы, обычно их сразу писал Штеменко, а Сталин собственноручно исправлял. Их часто без перепечатки отдавали прямо на телетайп для командиров фронтов.
Так продолжалось до 3–4 часов утра, затем военные возвращались в свой штаб и отдавали необходимые дополнительные приказы.
Сталинская система отличалась исключительной централизацией. Сталин запрещал, чтобы хоть одно решение или документ, касающиеся артиллерии, исходили от Генерального штаба без подписи Воронова, он не рассматривал, даже не читал отчеты без личных разъяснений Воронова. Сталин не позволял решать без своего участия даже самый мелкий вопрос, а поскольку многие просто боялись ему докладывать, то в конечном результате это приводило к бесчисленным отсрочкам и путанице в ходе ведения войны[103].
Несмотря на улучшение физического состояния, он еще не начал ставить свою подпись на основных сообщениях и приказах. С этим приходилось подождать, пока СССР не начнет одерживать успехи вместо ужасающих поражений[104].
Сталин уже вполне пришел в себя. В конце июля Гарри Гопкинсу показалось, что у него вполне нормальное настроение. На Гопкинса произвела впечатление уверенность Сталина, что русские армии смогут остановить немецкое наступление километрах в 95—110 от рубежей, на которых они тогда находились. 31 июля Сталин сказал Гопкинсу, что к зиме русские удержат Москву, Киев и Ленинград.
Гопкинс уехал, ни словом не обмолвившись о болезненном состоянии, которое Сталин только что преодолел; судя по всему, советский руководитель верно оценивал военную ситуацию.
Теперь Сталин со свойственной ему обстоятельностью интересовался деталями кризисного состояния Ленинграда – организацией его внутренней обороны, системой укреплений и уличных баррикад, мобилизацией населения в народное ополчение, формированием частей для ведения уличных боев, которым надлежало отстаивать квартал за кварталом.
Он довольно часто звонил непосредственно секретарю горкома Кузнецову, который ведал укреплениями, давал ему определенные указания о том, как строить баррикады, где их располагать и как готовить население к боям с немцами.
Кузнецову нелегко было выполнять безапелляционные, нередко деспотичные сталинские указания. Но он отличался необыкновенной работоспособностью, большим рвением, огромным оптимизмом. Он всегда был в хорошем настроении. И он знал своих сотрудников и промышленные возможности города, умел почти всегда выполнять требования Сталина.
Когда немцы окружили Ленинград, все более неотложными становились проблемы внутренней обороны. Ленинградскому командованию во главе с Ждановым и Ворошиловым не хватало ни энергии, ни времени успешно справиться с задачей. Поэтому они по собственной инициативе создали 20 августа Совет обороны Ленинграда, включив туда людей, занимавшихся этим в отдельных районах.
Настал момент наивысшего напряжения. 21-го на стенах домов появилось воззвание – на Невском, на Кировском проспекте и набережной Лейтенанта Шмидта – «Враг у ворот!»
В этот день или вечер Сталин вызвал по телефону ВЧ Жданова и Ворошилова для срочного разговора. Он был разъярен: почему они создали Совет обороны Ленинграда, с ним не посоветовавшись? И почему они не входят в этот совет?
Напрасно Жданов пытался объяснить, что совет должен заниматься вопросами, которыми командование Ленинградского фронта не успевает заниматься, – планами уличных боев за каждый квартал, расположением противотанковых рвов, укрытием пулеметных позиций мешками с песком, изготовлением бутылок с горючей смесью, тысячами деталей, связанных с подготовкой огромного города к уличным боям и нацистскому штурму.
Но Сталин успокаиваться не желал. Быть может, он думал, что Жданов и Ворошилов хотят избежать ответственности за падение города, быть может, он (или кто-то из его кремлевских сподвижников) усмотрел в этом тайный сговор о сдаче Ленинграда. Это мог быть гнев от проявления независимости, которая могла в дальнейшем предвещать еще большую независимость. Вполне возможно, что в Кремле кто-то (или сам Сталин) искал повод осудить Жданова и Ворошилова, не сумевших задержать нацистское наступление на город. Сталин мог усмотреть в создании специального совета наглядное свидетельство об охватившей их панике.
Неясны истинные мотивы странной встревоженности диктатора. Одно ясно: Сталин не одобрил действия своих губернаторов.
Дело в том, что с ухудшением положения Сталин все более критически относился к руководству обороной Ленинграда. Он и его заместитель маршал Б.М. Шапошников, начальник штаба, анализировали каждое решение, касавшееся Ленинграда. Многократно Сталин или Шапошников (по настоянию Сталина) предписывали внести изменения в расположение, в использование войск, оружия. Когда ленинградские войска отступили к Северной столице, Сталин стал запугивать Ворошилова и Жданова, называл их «специалистами по отступлению», утверждал, что Жданова «интересует только одно – как отступить».
Нередко Сталин сразу отвергал предложения
