Шрифт:
Закладка:
8 августа была захвачена Кунда у Финского залива к востоку от Таллина, и порт был окружен. Его узкие улочки погрузились в мрачную тишину, прерываемую лишь возгласами патрульных и быстрыми шагами морских пехотинцев. Главные подступы к городу покрылись баррикадами.
Поток артиллерийских снарядов обрушился на город, на разноцветные домики у пляжа Пириты, на рыбачьи поселки с их неокрашенными лачугами и сохнувшими сетями.
В гавани 6-дюймовые орудия крейсера «Киров» и 4—5-дюймовые орудия эскадренного миноносца «Ленинград» начали обстреливать снарядами позиции немцев. Когда тяжелые орудия, направляя огонь на фашистов, попадали в цель, из старого порта видны были оранжевые вспышки пламени. Сначала вспышка, затем… одна секунда… две секунды… гром орудия и сразу приглушенный грохот: снаряд разорвался в тылу.
Немцы доставили дальнобойную артиллерию, взяли под прицел военные корабли. В один день, 23 августа, они сбросили на гавань 600 снарядов, а немецкие самолеты бомбили флот, летая на недосягаемой для советских орудий высоте. В Таллине замерла деловая жизнь, никто уже не гулял по улицам. Исчезли таллинские извозчики, остановились трамваи, смолкли громкоговорители, в киосках не появлялись газеты.
Михайловский прошел быстро по Кадриоргу. Рыжие белки не резвились, как прежде, они были голодными, и их никто не кормил. На узких дорожках пустынно и тихо. А на улицах горы мусора, который давно никто не убирал. Исчезли дворники в белых фартуках с метлами и совками. В окне парикмахерской он прочел объявление «Закрыто». Владельцы магазинов на улице Харью закрыли витрины тяжелыми железными щитами. В конце улицы Михайловский услышал стук молотка, это плотник вбивал последние гвозди в деревянный гроб.
А в уютном ресторане «Золотой лев», как прежде, Михайловского каждый вечер любезно встречал толстый, с двумя подбородками метрдотель. Теперь лицо его окаменело, как у египетской мумии.
– Что вам угодно? – спросил он.
– Можно пообедать?
Человек во фраке насмешливо ухмыльнулся:
– Кончилось, все кончилось, достопочтеннейший товарищ…
Молчали заводские гудки, и это создавало ощущение какой-то огромной пустоты. Словно действительно все кончилось.
Оборона города была поручена адмиралу Трибуцу 17 августа[108].
Силы обороны включали 10-ю дивизию, которую лишь с большой натяжкой можно было называть дивизией. На деле она представляла собой четыре сотни измученных, павших духом людей, удерживавших за городом рубеж длиной в 24–25 километров. С самого начала заместитель Трибуца генерал-майор Николаев прямо говорил, что «совершенно недостаточно сил», многие моряки его резко критиковали, но никто не мог ничего предложить. Призвали некоторых рабочих из Таллина, высадили на берег всех моряков, без которых можно было обойтись на кораблях, удалось наскрести какое-то количество милиционеров и политработников. Маршал Ворошилов прислал из Ленинграда 425 коммунистов и комсомольцев. Для усиления оборонительных подразделений в них было направлено 73 флотских партийных работника и 100 армейских.
Основной силой были орудия крейсера «Киров», лидеров девяти эскадренных миноносцев – «Ленинград» и «Минск» и трех канонерских лодок, стоявших на рейде. В конечном итоге силы обороны включали 20 тысяч человек, в том числе 14 тысяч моряков и 1000 или более милиционеров. У них было 13 танков Т-26.
Как можно быстрей Трибуц старался эвакуировать из Таллина раненых и тех, кто не нужен был во время обороны.
Турбоэлектроход БТ-509, который носил теперь название «Балтика», вышел из Таллина, имея на борту 3500 человек, получивших ранения в предыдущих боях. Он подорвался в пути на мине и 13 августа на буксире все же благополучно доставил своих пассажиров в Кронштадт. «Сибирь», на которой в июле 1940-го Трибуц прибыл в Таллин со своим штабом, была потоплена при бомбежке; на ней было 3000 раненых, многие из которых спаслись.
Немцы начали последний штурм Таллина 19 августа в середине вечера, когда адмиралы Трибуц и Пантелеев гуляли по дорожкам опустевшего парка Кадриорг. От пленных нацистских солдат было известно, что к 24 августа немецкое командование приказало взять Таллин.
В тот день Орест Цехновицер написал еще одно письмо семье:
«Очень беспокоюсь, почему нет никаких вестей. Сообщите:
Как со здоровьем?
Получила ли ты, Женя, денежный аттестат?
Где вы сейчас живете?
О чем думаете?
Вы получили мои письма?
Я здоров. Жизнь очень-очень напряженная. Мы тут совершаем важное дело. Больше о себе писать не могу. От бабушки ничего нет свыше двух недель. Очень беспокоюсь о вас.
Большой привет тем, кто меня знает и немножко любит.
Обнимаю вас и целую.
Орест
Юра (его сын. – Примеч. авт.)! Побьем фашистов, и, если буду жив (как писал Лев Толстой), тогда мы с тобой поговорим. Враг так силен, что надо крепко постараться, чтобы его разбить. Но мы сумеем. Только нужно держаться».
Это было последнее известие, полученное от него семьей.
23 августа был солнечный день. Весь август была исключительно хорошая погода. Всеволоду Вишневскому, драматургу, ведущему корреспонденту флотской газеты, это напомнило об Испании. Утром он побывал в штабе, получил от генерал-майора Зашихина краткое сообщение о событиях. Немцы в полном составе атакуют, заставив отойти советский объединенный полк, но генерал надеялся, что рубежи будут удержаны.
Около четырех часов дня пошел дождь. Вишневский с радостью узнал, что телеграфная связь с Москвой восстановлена. Он отправился в редакцию газеты «Советская Эстония» и застал там большое беспокойство. Это и его встревожило. Человек большого роста, храбрый, уверенный в себе, он даже в самые трудные моменты утверждал, что все наладится. Часть утра он потратил на чтение фронтовых сводок за первые два месяца войны, и бог весть почему это настроило его оптимистически.
Николай Чуковский, тогда молодой корреспондент, прикрепленный к 10-й группе бомбардировщиков авиации Балтийского флота, вспоминал затем, что примерно в это время встретил Вишневского. Тот стоял на бульваре у штаба и говорил с известным писателем, одетым в морскую форму. Вишневский пристально глядел на писателя, круглое одутловатое лицо его побледнело от возмущения. Чуковский, не желая вмешиваться, хотел пройти мимо, но Вишневский схватил его за руку и удержал.
«И ты хочешь уехать, – стал он яростно обвинять Чуковского. – Но мы выдержим до конца! Мы их остановим!»
С трудом Чуковский убедил Вишневского, что, в отличие от писателя в форме военного моряка, не собирается
