Теперь, когда очевидно было, что немцы приближаются для последнего штурма, Вишневский сосредоточился на своих заметках, бегло описывая в них свои впечатления. Он отправился в политуправление, сидел там у окна, глядя на море. Полдень миновал, Вишневский заполнял блокнот за блокнотом взволнованными, почти загадочными записями.

Вдруг раздался сигнал боевой тревоги. Главный штаб! «Быть в готовности перейти на «Виронию». Не оставлять никаких бумаг».

Он собрал свое имущество, бросил в вещевой мешок и готов был идти. Но сделал еще одну запись: «Видимо, ситуация ухудшается. Морская пехота понесла потери. Немцы ведут сильный огонь. Ранен комиссар».

В эту ночь он спал на борту «Виронии». Корреспондентам отвели каюты 111-ю и 112-ю. Он лежал на койке, не раздеваясь, было холодно; и когда он проснулся на следующее утро, было по-прежнему холодно, и он услышал, как бил снарядами через город крейсер «Киров». Буксир 4-103 все время поворачивал «Киров», чтобы немцы в него не попали. Сумрачные тучи скрыли солнце. Вишневский весь день пробыл на «Виронии», составлял обращение к Балтийскому флоту, которое должны были распространить. Он видел, как возникли в городе пожары, как взорвались в парке Кадриорг два снаряда. На окраинах города шли все более жестокие бои, погода все время менялась. И вдруг над гаванью появилась двойная радуга.

Весь день 24-го Вишневский торопливо записывал в блокнот:

«Черный дым… Над нами два истребителя… «Циклон» отошел от стенки. Прекратился пожар на пункте… 10 ч. 15 м. утра. Два тральщика… Солнечно… Буксиры… Два торпедных катера вошли в гавань… Товарищ Карякин говорит, что моряки удерживают немцев на Нарвском шоссе… моряки с «Кирова» и минного заградителя идут на фронт с песней… «Вирония» готовится к отходу… Много пожаров…»

Нацисты не уложились в назначенный срок, хотя в суматохе 24-го едва не стерли с лица земли боевое командование таллинской обороны. Член Военного совета генерал Николаев и генерал Москаленко незадолго до этого решили посетить командный пункт полковника Т.М. Парафило (не зная, что немцы захватили позиции) и едва не попали под минометный огонь. Огонь был совсем близко. А когда наступила ночь и фашисты ворвались в прелестный пляжный район Пириты, у стен Минной гавани собраны были последние резервы – курсанты Высшего военно-морского училища имени Фрунзе.

Адмирал Пантелеев различал в сером вечернем сумраке блеск золотых эмблем, голубые воротники форменок. Высокие, статные ребята в красивой форме.

Пантелеев глядел на их юные, румяные лица и светлые волосы. Сердце дрогнуло. Это будущее флота – и приходится посылать их в бой, откуда немногие вернутся.

Вперед вышел адмирал Трибуц, произнес речь. Сквозь гул канонады они едва различали его слова. А потом пошли через ворота порта быстрым строевым шагом. В ту ночь немцы прорвали узкий рубеж у Палдиски, где сражались моряки, почти все они погибли в рукопашном бою. Адмирал Трибуц приказал сесть на корабли, на берегу из всего личного состава флота остались только часовые.

«Это была напряженная тревожная ночь, – вспоминал Пантелеев. – Все ушли на фронт, даже милиция. Город опустел, держался лишь благодаря военно-морской артиллерии и береговым батареям. Едва «Киров» перестал стрелять, как позвонил генерал Николаев:

«Что случилось? Почему корабли молчат? Фашисты идут в атаку. Нужна поддержка немедленно!»[109]

25-го над гаванью опустилась дымовая завеса, чтобы защитить корабли от налетов фашистской авиации. Лишь одна хорошая новость порадовала в этот день: еще один конвой из 9 транспортных судов прибыл в Кронштадт. Правда, транспорт «Даугава» потопили, но людей всех удалось спасти. В этот день адмирал Трибуц приказал провести массированную операцию по минному тралению, чтобы расчистить путь для предстоящей эвакуации. Но едва приказ был сообщен вице-адмиралу Раллю, как подул штормовой ветер на северо-востоке. Тральщикам нечего было делать в открытом море.

Ночь с 25-го на 26-е оказалась еще более тревожной, чем предыдущая. С командного пункта позвонил генерал Николаев, вызвал к себе членов Военного совета, и Трибуц с дивизионным комиссаром отбыли, а затем почти сразу вернулись и приказали созвать всех командиров. Произошло самое худшее: фашисты прорвались и с востока, и с юга. Кораблям было приказано удвоить огонь.

Стрельба длилась всю ночь. На рассвете Пантелеев записал в оперативный журнал:

«26 августа 6 ч. утра. За ночь отбита сильная атака на город. Противник изменил тактику, просачивается на объекты мелкими группами. Все аэродромы захвачены противником. Наши самолеты отбыли на восток. Флот и город непрерывно бомбят и обстреливают снарядами. Прекрасная Пирита в огне… Другие пригороды также горят. В городе большие пожары. На подступах к гавани возводятся баррикады и заграждения. Дым повсюду… С неослабевающей силой ведут огонь корабли и батареи. Наш командный пункт в минной гавани постоянно под огнем».

Это была последняя запись, которую Пантелееву суждено было сделать в Таллине.

В начале дня Ставка из Москвы приказала эвакуировать Таллин.

В то утро Вишневский сошел на берег. На всех главных улицах были воздвигнуты баррикады, клубы дыма обволокли город, бой шел в районе аэропорта. Сильный пулеметный огонь отдавался эхом возле памятника «Русалке». А по улицам с пронзительными гудками проносились санитарные машины с ранеными.

Русские медленно отступали к гавани, над парком Кадриорг рвалась шрапнель.

Наборщикам флотской газеты приказано было рыть окопы в парке, а редактор Тарасенков, стоявший у памятника «Русалке», пытался задержать отступавших солдат и матросов, образовать новый оборонительный рубеж. Он видел Вишневского, который шел назад в порт, мрачный, очки едва держались на кончике носа. Тарасенков до ночи удерживал свою позицию. В какой-то момент на него кинулся моряк с автоматом в руках, с безумным видом заорал: «Стой!» Тарасенков, призвав на помощь всю свою волю, приказал моряку занять место у рубежа. Тот заколебался, но потом отшвырнул оружие и, скорчившись, упал на землю.

К этому времени Палдиски отрезали от Таллина. Сотрудников газеты «Советская Эстония» взяли на борт ледокола, а Вишневский в 6 часов вечера возвратился на «Виронию». Два самолета налетели на крейсер «Киров», дым от кораблей быстро окутал гавань. Он видел, как над городом взметнулись два костра и густые клубы угольно-черного дыма скрыли солнечный заход. Он понял, что горят нефтяные цистерны. Говорили, что первый конвой с эвакуированными должен уйти в эту ночь. У Вишневского был с собой экземпляр книги Тарле «Наполеон», он открыл ее и стал читать!

И на следующее утро город еще держался, правда, немцы уже установили автоматические орудия в парке Кадриорг и сбрасывали дождем листовки на город: «Огромный Балтийский флот окружен».

Волны дыма поднимались все выше, грохот взрывов не умолкал. Отступая к гавани, русские поджигали полевые склады с припасами и снаряжением. К 12 часам 15 минутам