Мыс Тегетхофф и остров Сальм все еще виднеются на горизонте.

Сегодня собакам пришлось тащить полных двенадцать центнеров груза, и они совсем выбились из сил. Я просил Клотца постричь меня. В награду предложил ему глоток воды – ничего больше дать ему я не мог. Клотц отклонил мою благодарность. Практика нашего врача оказывается в этих условиях не более доходной: самое большее, что он получает, это – тоже глоток обыкновенной воды».

В таком духе составлены и остальные записи многих страниц моего дневника.

Незавидным было наше положение, и трудно было бы представить себе, чтобы оно могло ухудшиться. И все-таки ухудшение это было не за горами; оно произошло в первой половине следующего месяца.

1 июля нам удалось в течение всего дня перебраться только через одну из трещин во льду. Произведенное в полдень определение широты дало 79°38′. Следовательно, все достижение последних четырех дней сводилось к одной только минуте! Мелкобитый лед окружал нас также в течение следующего дня, не позволяя сдвинуться с места. Плотное кольцо его замкнуло нас, и в нем не открылось ни одной полыньи, ни одной сколько-нибудь крупной льдины не поднесло в нашу сторону.

3 июля мы с трудом перебрались через два канала и пересекли два небольших ледяных поля. Задул ветер с юго-востока, и в результате мы остались сидеть на прежней широте – 79°38′. Произведенное наблюдение над долготой показало, что мы находимся приблизительно в четырех морских милях, то есть около трети градуса восточнее брошенного корабля. В последнее время дули сильные ветры, но несмотря на это дрейф льдов оказался крайне незначительным. Это обстоятельство сильно огорчило нас, так как позволяло заключить, что Ледовитое море в этой части покрыто сплошными льдами.

С прежней настойчивостью волокли мы за собой наш тяжелый груз, перебрасывали его с льдины на льдину и – казалось нам – медленно, но верно пробивались к цели. За день 4 июля мы думали, что прошли не менее мили по направлению к югу. Но враждебный нам юго-восточный ветер не прекращался, и вот, когда на следующий день определили широту места, оказалось, что дрейфом нас отнесло на северо-запад до 79°40,5' с. ш. Таким образом за эти несколько дней мы потеряли результаты работы трех последних недель!

Переправа через полынью

В течение следующих двух дней лед кругом нас образовал непроходимые гряды обломков, поэтому поневоле пришлось отдыхать. Еще два потерянных дня, еще два нерационально использованных суточных рациона! Поддерживавшая нас так хорошо охота на тюленей за последнее время тоже испортилась. По целым часам просиживали охотники над берегом полыньи в ожидании появления морского зверя. И часто случалось, что охотники уходили ни с чем. Иногда тюлень вообще не появлялся, чаще всего по нем промазывали, а если и попадали, то не успевали подобрать мертвого зверя, быстро опускающегося на дно. Изредка нам приходилось встречать тюленей, отдыхающих на льду около самой полыньи. Осторожные животные почти всегда успевали вовремя нырнуть в воду.

Еще неприятнее была для нас осмотрительность и недоверчивость, оказываемые нам со стороны белых медведей. Такое поведение их было очень мало похоже на то, с которым мы были хорошо знакомы по прежним встречам с ними. 5 июля к лодкам подошел медведь. Ему навстречу бросились собаки, и зверь сразу же убежал. Тогда мы стали привязывать собак на стоянках крепкими веревками, но и это мало помогало.

7 июля тоже не произошло никакой перемены. День прошел в работе по переброске шлюпок и груза с подтаявшего края льдины, на котором мы находились, в другое место ее, где лед был более крепкий. Приходилось брести через настоящие озера талой воды, возникшие на поверхности льда за последние дни. Определенная широта показала 79°43′!

8 июля нам удалось пройти по узкому каналу несколько сот шагов в южном направлении. Но дальше лед лежал опять сплошной массой. Пришлось снова вытащить на лед шлюпки и ждать, когда лед сам разойдется.

Такая жизнь была для всех нас достаточно безотрадна, но хуже всего приходилось, пожалуй, Карлсену. Старый ледовый капитан провел двадцать лет своей жизни среди льдов и научился стойко бороться со всякими невзгодами, которыми так щедро награждает путешественников арктическое море. Теперь, когда с годами пришла слабость, ему стало не под силу переносить лишения, утомлявшие даже людей иного, чем он, возраста. Безропотно покорялся этот испытанный полярник своей тяжелой судьбе, но нам со стороны было тяжело замечать признаки полного упадка его сил. Он уже не рассказывал нам о белых медведях и моржах, которых умел привлечь к себе одним взглядом или словом; он перестал возмущаться безбожием матросов – этих «славонцев» – и не читал им, как раньше, нравоучительных проповедей за игру в карты в воскресный день; он не удивлялся больше энергичной, но безобидной манере южан вести разговор, который, как раньше казалось ему, непременно должен кончиться потасовкой.

Своеобразной была эта жизнь, эта летняя дача в лодках с парусиновой крышей, какая-то «жизнь в футляре». Вместо мебели нам служили весла, вместо постели мы раскладывали три пары чулок, одну или две под голову, остальные – вместо матраца. В моем дневнике это время описано следующим образом: «Четыре маленьких шлюпки стоят на льду. Каждая из них полна отдыхающих людей. Сейчас ночь. В лодках так жарко, что все поснимали шубы. Наполненные снегом горшки уже спустя несколько часов содержат талую воду. На этот раз Торос не разбудил нас своим утренним лаем. Мы просыпаемся от окрика поваров, передающих внутрь шлюпок котелок с супом со словами “получайте!” Следует небольшое замешательство. Люди бросаются к своим жестяным котелочкам, ищут завалившиеся куда-то ложки и ползают по днищу шлюпки. Скоро возня кончается, и каждый держит в руке котелок с горячим супом, состоящим из смеси пеммикана, гороховой колбасы, хлебных крошек, консервированного мяса, тюленины, легкого, крови и медвежатины. Иногда сюда же кладут еще по куску тюленьего сала, и в этом случае мы называем такое блюдо гуляшом[181].

Карлсен

Суп съеден. Во время еды никто не говорит ни слова. Молчание продолжается и теперь. Говорить не о чем, ведь все так хорошо понятно, а рассказывать тоже нечего, так как все рассказывалось уже по сто раз. Ведь каждому из нас известна история всех остальных, начиная с их дня рождения. Царит абсолютная тишина; некоторые продолжают прерванный сон. Но вскоре настает пора подчиниться строго поддерживаемому общему обычаю, состоящему в том, что каждое утро все население льдины