– Давай просто вылетим из этой крови.

Кинн понес меня прямо вверх, быстро взмахивая крыльями. Содержимое желудка поднималось быстрее меня и грозило выплеснуться наружу. По мере того как мы взмывали в небо, крестейцы становились все меньше, пока не исчезли под покровом розового тумана.

Я закрыл глаза. Несмотря на опущенное забрало шлема, кровь все равно лилась по волосам, попадала в глаза и ноздри.

В уши ворвалось пение сирены, похожее на порванные струны ситара. Мои глаза распахнулись и увидели двенадцать огней, кружащих где-то в кровавом тумане, и щупальцеобразные тени.

Крылья Кинна забились еще сильнее, меня мучила тошнота.

– Успокойся, Кинн. Просто держись подальше от этого.

Но по мере того как Кинн поднимался выше, это существо не отставало, будто преследовало нас.

– Оно приближается! – закричал Кинн. – О Лат, спаси нас от этих ангелов!

Когда двенадцать огней засветились ярче в кровавом тумане, я выхватил Черную розу. Нестройные песнопения оглушали. Что-то скользкое схватило меня за ноги, но не успел я посмотреть вниз, как оно втянуло меня.

Ангел жаждал поглотить меня в свое море душ. Подобно тому как мы, люди, питаемся фруктами и плотью животных, чтобы обновить тело, он питался душами, чтобы обновить то, что его оживляло. Но в отличие от пищи, которую мы едим, эти души будут плавать в нем вечно – или, по крайней мере, до тех пор, пока что-то не убьет ангела.

Его щупальце посылало молнии по моим доспехам. Существо втянуло меня в пасть, но не могло укусить и проглотить. На мне был Архангел, а эта тварь была низшим существом по сравнению с ним.

Тем временем Кинн изо всех сил старался вытащить меня.

– Нам нужна помощь! – вопил он.

А я никак не мог понять, что вижу во рту ангела.

Я внезапно оказался в пещере с зеленым воздухом.

И совершенно не помнил, как туда попал.

Я не знал, сколько прошло времени.

Но я был там. Я ощупал себя. На мне был простой коричневый кафтан и кожаные сандалии.

Возле меня выстроились в ряд двенадцать детей. Они шли к лестнице, сотканной из света. Она поднималась спиралью вверх, каждая ступень была сделана из звезд.

Наверху лестницы их ждала гигантская шипастая рыба с разинутой пастью. Один за другим дети входили в эту пасть.

Ребенок рядом со мной хотел что-то сказать, но его язык оказался папирусом. Я потянул за него и попытался прочесть слова. Буквы были парамейские, но каждую украшало множество дополнительных линий и точек, словно переросшее дерево. Я ничего не мог разобрать.

Рыба одним движением челюстей проглотила следующего ребенка, а потом еще и еще. Каждый раз на ее теле появлялись буквы, светящиеся зеленым. Такие же буквы, как на папирусных языках детей. Если бы только я мог понять этот странный язык, похожий на парамейский.

Я потрогал собственный язык. Он был из плоти, не из бумаги.

Я подошел к лестнице и стал подниматься к рыбе, горя желанием разобраться, в чем ее цель. Что она получает, поедая детей и добавляя их слова на свое тело? Что все это значит?

Почему из всех возможных мест я оказался именно здесь и смотрел на огромную рыбу, глотающую детей?

Она сожрала последнего ребенка. Настала моя очередь быть съеденным, но у меня не было слов на языке, чтобы принести в дар. Я заглянул в похожие на человеческие глаза рыбы, торчавшие из мешка в ее пасти. Раздвоенный язык хлестнул меня по ногам и утащил в еще более странное место.

В этой комнате не было ни углов, ни сторон. В воздухе вращались обелиски, меняя форму. Сначала они казались круглыми, затем становились больше похожими на квадраты. Потом исчезали и возвращались в виде струн, туго натянутых и прямых, как у ситара.

Меня окружали извилистые коридоры, будто в огромном дворце. Я не мог бы описать углы, под которыми они изгибались, как и природу их стен, и то, куда они вели.

И я слышал звук. Пел ангел, охранявший небеса над Зелтурией. Но я скорее видел эти звуки, чем слышал. Существо пело, и нестройная, пронзительная гармония его гимнов создавала это место. Над мириадами пространств гудели двенадцать разных мелодий, и каждая напоминала один из огней.

Кинн тоже был со мной, но он был размазан по моим ушам. Пернатый, щиплющий звук, отдававшийся бесконечным эхом. Кажется, он пытался меня освободить.

Но что я такое? Я назвал бы себя запахом. Ангел разделил меня на такие крошечные кусочки, что глаз их не видел, и мои частички разлетелись по всей комнате. Я был водой, органами и сухожилиями, унесенными ветром, который суть сам ангел.

Обелиски танцевали, меняя форму, иногда выпячиваясь за пределы странных, невыразимых углов комнаты. Огни горели то ярче, то глуше, и гул в такт им становился то пронзительным, то низким и глубоким, похожим на вопли какого-то морского чудовища. Ангел шевелился, иногда он пах морем, а иногда – вечной окаменелостью, но в основном – живым существом, сосудом крови, криков и гибели, размазанным во времени.

Мой разум не мог это объять. Я не мог вдыхать ангела, слышать огни и видеть песнопения в своей текущей форме.

Мне нужно было расшириться, но что-то мешало. Мой разум не мог переварить то, что ангел заставлял меня видеть. То, чем заставлял меня быть.

Время в комнате шло. Но не текло в одном направлении. Скорее, комната сжималась, когда обелиски в центре танцевали, меняя свои формы. А потом расширялась, когда танец шел в обратную сторону. Время вдыхало и выдыхало сквозь ангела, так же как мы дышим воздухом. Ангел тоже был размазан по всему протяжению времени и мог переварить прошлое, настоящее и будущее одновременно.

Я не хотел понимать больше. Не хотел знать. Но ангел настаивал на том, чтобы пропеть свою историю, которую я мог бы описать только как ощущение. Чувство, больше всего напоминавшее страх.

Среди танцующих обелисков появилось что-то яркое и черное. Оно гудело своей тьмой и своим светом, какофонией высоких и низких звуков, сменяющих друг друга в невозможной мелодии.

То, что я увидел в этом невыразимом пространстве со всей его невероятной сложностью, причудливыми углами, изгибающимися, соединяющимися и разъединяющимися самым неописуемым образом, пугало ангела. Он не мог выразить свой страх, как и я не мог выразить то, что испытывал, поскольку объект находился за пределами его понимания. Его нельзя было описать на языке ангелов, даже с его миллионами сторон