хлеб был доступен в разумных количествах. Молочных продуктов не было. Мяса и рыбы было мало и в количествах «ниже желания людей и, вероятно, ниже их потребностей». Однако способность русских к самопожертвованию поможет им пройти через это: «Русские и раньше затягивали пояса в гораздо большей степени, чем, вероятно, потребуется этой зимой». Дюранти, казалось, был впечатлен советскими лидерами, которые «ни в малейшей степени не пытались свести к минимуму серьезность этой [нехватки продовольствия], ее широкое распространение и ее губительные последствия», но и не были «сильно встревожены этим». Наконец, Дюранти, возможно, чтобы объяснить свое нежелание покидать Москву, заявил об отсутствии необходимости в том, чтобы иностранный наблюдатель совершил поездку по деревням, «где обычно бывает, что громче всех кричат недовольные или озлобленные элементы, в то время как другие заняты работой»[443]. Этот цикл статей хорошо послужил Дюранти в Нью-Йорке, где его высоко оценили редакторы, назвав «одной из лучших историй своего времени». Тем не менее в Москве цикл сослужил ему не очень хорошую службу, как сообщил британский дипломат:

Вскоре после [выхода серии статей] Дюранти посетили эмиссары из местных руководящих кругов (не из отдела цензуры Народного комиссариата иностранных дел, а из высших сфер), которые упрекали его в неверности. <…> Разве он не понимал, что последствия для него самого могут быть серьезными? Пусть он воспримет это [как] предупреждение. Дюранти, который в тот день должен был уехать с коротким визитом в Париж, отложил свой отъезд, чтобы дождаться дальнейшего развития событий. Он допускает, что, возможно, <…> ему могут не позволить вернуться[444].

Дюранти отложил свою поездку на несколько дней, в конце концов уехав в начале декабря. В Париже он выступил с докладом перед группой американцев. Присутствовавший дипломат резюмировал взгляды Дюранти следующим образом:

Главной причиной его пессимизма была растущая серьезность нехватки продовольствия. Это он объяснял трудностями, с которыми столкнулось правительство со своей схемой коллективного ведения сельского хозяйства. <…> Он описал сегодняшнюю ситуацию в России как сопоставимую с той, которая существовала в Германии во второй половине войны, когда <…> гражданское население жило практически на голодном пайке.

Согласно двум сообщениям, его парижская речь возмутила советскую власть[445]. Таким образом, к концу 1932 года Дюранти установил образец для описания кризиса в деревне. Он часто использовал военную терминологию, в очередной раз напоминая о своих военных подвигах. Он опубликовал критические и пессимистичные отчеты о ситуации с продовольствием, сопровождаемые отрицанием того, что существует «положение голода». Эта модель будет сохраняться на протяжении всего периода голода и в дальнейшем.

Когда в ноябре 1932 года Уолтер Дюранти опубликовал свою серию статей о нехватке продовольствия в Советском Союзе, Луис Фишер выразил мало беспокойства по поводу происходящего там: «Я чувствую, что это начало конца долгой зимы в Советском Союзе, которая длилась несколько лет. Теперь земля начинает пахнуть весной». Возможно, эта новая весна вызвала у Фишера аллергию, поскольку он уехал из Москвы и время с декабря 1932-го по июнь следующего года провел в продолжительном турне по Америке. Его последняя статья из Москвы призывала ослабить давление на советских крестьян. В этой статье он также отмечал снижение урожаев зерна в северокавказском регионе, обвиняя «плохую организацию, слабое руководство со стороны членов партии [и] недостаточную лояльность к московским структурам». Проблемы могут распространиться еще дальше, поскольку «важные хлебные районы, такие как Украина, Северный Кавказ, Поволжье и Центрально-черноземный округ», не имели зерна на рынке. Таким образом, Фишер отметил нехватку продовольствия, но только в загадочных фразах, содержащих явные недосказанности [Fischer 1932a: 495; Fischer 1933b: 39–41].

Как и Фишер, Чемберлин также покинул Москву для продолжительной поездки в Соединенные Штаты; возможно, причиной послужили слухи о нехватке продовольствия. Он предсказал проблемы с продовольствием на осень и зиму 1932–1933 годов. В начале октября он указал своему заместителю, что иностранцам следует подумать о том, чтобы запастись нескоропортящимися продуктами питания, потому как зима обещала быть суровой[446]. Проезжая через Лондон по пути в Соединенные Штаты, Чемберлин выступил с речью в Королевском институте международных отношений. Общий тон речи был вполне позитивным. Он высоко оценил растущую мощь Красной Армии и раскритиковал тех, кто выступал против признания Америкой Советского Союза. Он был крайне оптимистичен в отношении экономических перспектив СССР. Коллективизация нанесла значительный ущерб, но привела к прогрессу. Он не решился предсказать будущее советской сельской местности, но предположил, что недавние меры советских властей в отношении торговли и потребительских товаров определят успех или провал этих усилий. Чемберлин, однако, предупредил, что «двойной аграрный и продовольственный кризис» будет дорогостоящим в человеческом и финансовом плане. Он уклонился от подведения итогов пятилеток: «Очень трудно составить какую-либо балансовую ведомость в цифрах касательно того, сколько счастья и несчастья принес в Россию этот период жестоких и великих перемен». В отчете советской стороны об этой речи присутствовало явное смягчение: Чемберлин «вел себя совершенно благосклонно по отношению к СССР. На самом деле, в нескольких случаях он прибегал к довольно оригинальным формам защиты СССР». Чемберлин также представил статью в британский журнал; в этой статье восхвалялось «впечатляющее увеличение национального промышленного капитала», но отмечалось, что оно «было приобретено по чрезвычайно высокой цене, касающейся стандартов жизни»[447].

Таким образом, к началу января 1933 года и Чемберлин, и Дюранти представили смешанные отчеты об обстановке в Советском Союзе. Они оба сохраняли оптимизм в отношении советских действий по индустриализации, одновременно описывая связанные с этим затраты. Фишер, напротив, не выражал ничего, кроме оптимизма и энтузиазма в отношении предстоящего года. Хотя в работах Чемберлина и Дюранти появились упоминания о «кризисе», ни один из этих журналистов не считал ситуацию голодом.

Сообщения о реальном голоде впервые появились в начале 1933 года в ведущих западных изданиях и были вызваны двумя новостями из деревни. Юджин Лайонс предал огласке несколько связанных с голодом статей, которые появились в американских газетах. Его секретарь прочитал о проблемах на Северном Кавказе в статье местной советской газеты о «бесчинствах» тайной полиции в деревне под Ростовом. Эта информация задала тон депешам Лайонса за январь и февраль 1933 года, в которых подчеркивались нехватка продовольствия и требования зерна со стороны правительства. Лайонс часто характеризовал государственные репрессии как реакцию на крестьянскую лень. Советская экономическая политика, писал он, сводилась к различным усилиям по «преодолению крестьянской апатии»[448]. В одной недатированной депеше была принята точка зрения советского правительства, в которой приветствовались улучшения в сборе зерна, в то время как в других депешах отмечалась «напряженная борьба за получение семенного зерна <…>, развивающаяся по всей стране как первый акт драмы весенней посевной». Лайонс сообщил об ужасающей ситуации на Украине, Северном Кавказе и в некоторых районах Поволжья, но он оптимистично утверждал, что эти условия «не типичны для всей страны». Таким образом, взгляд Лайонса на крестьянские черты характера, в которых заметную роль играла апатия, объяснял трудности в советской деревне.

Хотя сам Лайонс, по-видимому, не писал депешу о новостях из Ростова, он предупредил двух американских журналистов, Уильяма Стоунмана из «Chicago Daily News» и Ральфа Барнса из «New York Herald Tribune». Стоунман и Барнс быстро наняли переводчика и купили билеты на поезд в Ростов, чтобы «посмотреть это представление», как позже сформулировал Стоунман[449]. В депеше Стоунмана от 6 февраля описывались «фактическое военное положение» и действия в регионе армии,