или иной проблеме, выработать обобщенную картину событий является необходимой предпосылкой для того, чтобы разведывательная деятельность стала по-настоящему полезной. Только занимаясь серьезными и тщательными исследованиями, можно добиться, чтобы она с самого начала стала такой»[295].

Но это все будет потом, нескоро. Пока, в конце 1933 года, Зорге как журналисту-аналитику, как будущему японоведу-политологу, еще предстояло набрать вес и силу. Он взялся за дело с привычной расторопностью. Через 12 дней после того как наш герой прибыл в Токио, в вечернем выпуске «Берлинер бёрзен-курир» уже появилась его первая статья «Линия жизни Японии». По жанру это был отнюдь не репортаж и не путевые заметки германского глоубтроттера. Зорге попытался проанализировать скрытые причины и механизмы японской экспансии в Азии, обратив особое внимание на разницу в подходах внешней политики Токио по отношению к европейским странам, Америке, СССР, Монголии и Китаю. Вывод статьи гласил: «Руководство японской политикой сегодня почти полностью сосредоточено в руках милитаристских националистических группировок (чтобы не использовать здесь слишком “западное” понятие “фашизм”)… У Запада имеются все основания с максимальной серьезностью отнестись к подкрепленному императорским воззванием заявлению о том, что Маньчжоу-Го означает для Японии “линию жизни”».

27 ноября в той же газете была опубликована следующая статья доктора Зорге «Национальный кризис Японии», где автор занялся анализом внутриполитических и экономических проблем страны пребывания. Конечно, можно было подумать, что автор этих материалов был неофитом, решившим на свой страх и риск ринуться в пучину гаданий и предсказаний на экзотической японской почве (именно так и решили в Москве – таких авторов и сегодня пруд пруди). Но в случае с Зорге достаточно сказать, что статьи токийского журналиста привлекли внимание серьезных немецких экспертов в области экономики и политики, и, что особенно важно, ими заинтересовался только что назначенный посол Германии в Японии доктор Герберт фон Дирксен, пожелавший сразу по прибытии в Токио познакомиться с их автором[296]. Разумеется, доктор Зорге был только рад такой заинтересованности нового посла, тем более что, помимо вопросов легализации, «Рамзай» уже занялся развертыванием шпионской сети.

Еще в сентябре, только прибыв в страну, он встретился с радистом Бруно Виндтом («Бернгардтом»), и, хотя тому удалось нанять подходящую квартиру, разведчикам пришлось впервые столкнуться с тем, что испытанные в международном сеттльменте Шанхая способы легализации в Японии не работали совершенно. Виндт должен был принять облик мелкого коммерсанта, занимающегося экспортно-импортными поставками между Японией и Германией. Но в Токио нельзя было создать видимость настоящей фирмы, имея на счету лишь несколько сотен долларов, выделенных Разведывательным управлением на эти цели, и не располагая никаким опытом работы в коммерческой сфере, тем более за границей, как это и было в случае с «Бернгардтом». В его основной – тайной деятельности все оказалось столь же безрадостно, хотя Виндт и разработал программу радиосвязи с Владивостоком («Висбаденом»). Использовать ее все равно было невозможно – из-за маломощности передатчика до конца 1933 года радиосвязь наладить так и не удалось, причем сигнал «Бернгардта» не достигал не только Владивостока, но и Шанхая, хотя принимать передачи из Китая с грехом пополам Виндт мог[297].

Наступившей зимой была опробована курьерская связь с Москвой – на ближайшее время такая передача данных стала основным способом общения «Рамзая» с Центром. «Первая встреча состоялась в конце 1933-го или в начале 1934 года в Токио, – вспоминал Зорге. – Она была назначена еще в Москве, перед моей отправкой. Курьер, незнакомый со мной, прибыл из Шанхая, зная мое имя и рассчитывая на германское посольство в качестве канала для установления связи. Он позвонил в посольство и передал письмо на мое имя. Он писал, что в назначенный день я должен прийти в отель “Империал” (в дальнейшем Зорге будет всячески избегать этого отеля, зная, что там существует особенно плотное полицейское наблюдение за иностранцами. – А. К.), где меня по его просьбе будет ждать швейцар и проводит к нему. Встреча состоялась в соответствии с этим планом. На следующий день мы условились отправиться на экскурсию в Никко и обменяться там посылками, предназначенными друг для друга. Пакет курьера содержал главным образом деньги. Он оставил мне номер своего личного почтового ящика в Шанхае для использования в случае необходимости…

С технической точки зрения материалы, которые мы отправляли в Москву через курьеров, представляли из себя многочисленные ролики фотопленки… Мы туго скручивали пленку, делая ролики насколько возможно маленькими. Когда мы долго (по три-четыре месяца) не отправляли посылок, скапливалось до 25–30 роликов. После начала войны в Европе количество посылаемых нами материалов постепенно сократилось. Это объясняется тем, что мы все шире стали использовать способ передачи результатов нашей работы по радио. Особенно после начала войны Германии с СССР мы заметно уменьшили количество многословных докладов и громоздких документов и стали преимущественно сообщать важные сведения по радио.

Курьеры из Москвы доставляли главным образом деньги…»

Позже места передачи материалов и денег постарались выносить из Токио не только в Никко, до которого из японской столицы около двух часов езды на поезде, но и в соседний Китай, сообщение с которым было хорошо налажено, а японская полиция не могла действовать там так же напористо, как у себя дома. «Место, время и условия встречи согласовывались по радио. Если курьеры не знали друг друга, по радио устанавливались специальные опознавательные признаки, пароли, фразы для взаимного подтверждения. Например, встреча с курьером в одном из ресторанов Гонконга была устроена следующим образом. Курьер, прибывший из Москвы, должен был войти в ресторан в три часа с минутами, достать из своего кармана толстую длинную черную манильскую сигару и держать ее в руках, не зажигая. Наш курьер (в данном случае я), увидев этот условный знак, должен был подойти к стойке ресторана, достать из кармана по форме сильно бросающуюся в глаза курительную трубку и безуспешно попытаться ее раскурить. После этого курьер из Москвы должен был зажечь свою сигару, а я в ответ – свою трубку. Затем московский курьер должен был покинуть ресторан, а я, также выйдя из ресторана, медленно идти за ним в один из парков, где находилось место нашей встречи. Он должен был начать со слов: “Привет! Я – Катчер”, а я произнести в ответ: “Привет! Я – Густав”. После этого все должно было развиваться по плану.

Второй пример – способ, применявшийся в одной из шанхайских кофеен. В качестве условного знака при этом использовались маленькие свертки: у одного из курьеров был сверток желтого цвета, у другого – красного.

Третий способ использовался в крошечном токийском ресторанчике, куда никогда не заходят иностранцы. Курьер, как запоздавший посетитель, должен был заказать какое-нибудь специфическое японское блюдо. Человек, посланный мной, должен был завязать с ним по этому поводу разговор, спросить, сладкое ли это блюдо, и сказать,