Шрифт:
Закладка:
Первая встреча двух резидентов, судя по всему, прошла во вполне дружеской обстановке, и Зорге, очевидно, поверил и доверился Бронину. Время покажет, что это было ошибкой, но пока «Рамзаю» надо было заниматься решением насущных вопросов, и примерно через месяц, так и не дождавшись легализации Вейнгардта и прикомандирования к резидентуре «Ольги», «Рамзай» отправился из французского Шербура пароходом в Нью-Йорк. Оттуда Зорге перебрался в Вашингтон, где решил вопрос с обменом рекомендаций к Дэбути на рекомендации в МИД Японии, и выехал в Чикаго. Там «Рамзай» встретился с агентом Четвертого управления «Доном» и договорился с ним об отправке из Америки на родину англоговорящего японца. «Дон» – Джон Шермен был американским коммунистом, и человека для Зорге он нашел в рядах Коммунистической партии США, что, как обычно, строжайше было запрещено всеми возможными инструкциями. После этого «Рамзай» пересек границу еще раз и прибыл в канадский Ванкувер, где благополучно сел на пароход «Императрица России», следующий регулярным рейсом в японский порт Йокогама.
В это же самое время радист Виндт привычным путем отправился пароходом из Европы в Шанхай, откуда должен был попасть в Японию и развернуть там радиосвязь для новой резидентуры «Рамзая». Как он должен будет это делать, не знали ни радист, ни его начальники в Москве. Вопросы прохождения радиоволн, преодоления помех, достаточности мощности передатчика и приемника, план-программа радиосвязи – обо всем этом в Центре просто забыли, понадеявшись, что дело утрясется как-нибудь само собой. А если не получится, то Виндт должен был связываться с Москвой через Шанхай, для чего во время остановки там ему надлежало решить технические вопросы с шанхайским радистом, который, однако, на условленную встречу вовсе не явился. Тем не менее осенью 1933 года токийская нелегальная резидентура советской военной разведки должна была начать работать. Связь с ней, помимо радио, планировалось осуществлять два раза в месяц через курьеров, переписка была предусмотрена на немецком и английском языках, шифр ее был известен только Зорге, а общий бюджет запланировали в размере тысячи американских долларов в месяц – ничтожный размер для жизни в Японии того периода[293].
6 сентября 1933 года Рихард Зорге снова ступил на японскую землю в порту Йокогама – резидентура «Рамзая» в Токио начала свое существование.
Глава двадцать вторая
Линия жизни: пароли, явки, связи
Прибыв из Йокогамы в Токио, Зорге остановился в отеле «Санно» – недавно построенном в полностью европейском стиле и расположенном на расстоянии пяти-десяти минут пешей прогулки от германского посольства. Мадер пишет, что наш герой отвел несколько дней на знакомство с городом, что выглядит несколько странно, так как в Токио Рихарду уже доводилось бывать, а вот поспешить с регистрацией в дипломатической миссии Германии стоило. 65-летний посол Эрнст Артур Фореч собирался на пенсию и, что называется, «паковал вещи». Тем не менее он принял прибывшего журналиста без определенного места работы (сегодня сказали бы – фрилансера), но с определенно хорошими рекомендациями, узнав, что у того, в числе прочих, имеется письмо от самого Хаусхофера. Сотрудникам посольства (а их было всего-навсего девять человек: посол, пять дипломатов, два служащих атташатов и две машинистки) стало известно и о рекомендациях для Амау Эдзи – шефа Департамента информации МИДа Японии, что сразу включало Зорге в список журналистов, допущенных на еженедельные пресс-конференции этого японского чиновника. Запросив приема у главы посольской организации национал-социалистов (НСДАП), гость из Европы окончательно снискал расположение и доверие большинства немецких дипломатов. У Рихарда сразу сложились приятельские отношения с секретарями посольства Гааз и Мельхером и торговым атташе Кноллем. В свою очередь пресс-атташе посольства отправил в Берлин телеграмму, перехваченную японской контрразведкой и сохранившейся до наших дней в японском архиве: «6 сентября из Америки в Японию прибыл доктор Зорге. Он собирается остаться в Японии на длительный срок в качестве корреспондента многих газет…»[294] Далее шло перечисление уже знакомых нам изданий, с которыми у Зорге были достигнуты письменные договоренности (интересно, что журнал Хаусхофера и престижная «Франкфуртер цайтунг» в этот список не вошли).
Подход Зорге к новым друзьям был уже апробирован в Шанхае. Он хорошо знал свои возможности, умел быстро дать оценку ситуации и своему визави, вычислить его сильные и слабые стороны и использовать их в своих целях. Для тех, кто нуждался в информации, Зорге был настоящим кладезем, ибо, в отличие от многих дипломатов, закосневших на государственной службе, отличался широтой взглядов и знакомств, да к тому же имел большой опыт жизни в Китае – стране, на которой тогда концентрировалось внимание всей Азии. Для любителей выпивки и женского общества Рихард становился лучшим другом и душой компании, ибо никогда не чурался ни того ни другого. Наконец, прошло лишь 15 лет после окончания мировой войны, а многие ровесники Зорге, как и он, пережили ее на фронте. Они с первого взгляда могли понять, что означает его хромота, и ценили солдатскую прямоту высказываний и действий дерзкого журналиста.
Если обратиться к японским сравнениям, Зорге, вероятно, можно было бы назвать настоящим мастером «шпионского дзюдо». Входя в контакт с противником, он, маскируя свои истинные намерения и выдавая силу за слабость, «брал захват», из которого трудно было вырваться, мастерски используя свои знания о противнике, расшатывал его, выводя из равновесия, и «проводил прием» – добывал информацию.
Полученные данные по отдельности вовсе не обязательно должны были быть секретными (и этого долгое время никак не могли взять в толк в Москве). Они становились действительно значимыми после того, как «Рамзай» должным образом пересматривал их, анализировал и соединял, создавая общую, недоступную другим политическую картину и стараясь добиться понимания Центра: «…благодаря исследованиям я мог вырабатывать собственные суждения о положении в экономике, политике и военной сфере, а не только просто получать необходимую информацию, аккуратно ее передавать. Многие мои радиограммы и письменные донесения содержали не только подлинную информацию, но и результаты анализа, проведенного на основе отрывочных сведений. Я всегда был предельно откровенен. Когда я считал, что моя точка зрения или политический анализ были правильны и необходимы, я без каких-либо колебаний передавал их в Москву. Москва также поощряла подобную практику. Мне даже неоднократно давали понять, что высоко оценивают мои аналитические способности.
Было бы неверно думать, что я без разбору посылал в Москву все собранные материалы. Я лично тщательно просеивал их и отправлял только те, которые не давали повода для критики. Это требовало больших затрат дополнительного труда. То же самое относилось и к анализу политической и военной обстановки. Способность отобрать таким образом материал, дать полную оценку той
