Шрифт:
Закладка:
— Как ты думаешь, что с ней? — спросил Лиам, когда мы вышли на улицу.
Я ответила не сразу, поскольку чувства, которым я сопротивлялась весь день: сомнения, печаль, страх — разом нахлынули на меня.
— Похоже, что проблемы тут сразу две. Что-то заставило ее слечь с острой болью и жаром. И еще чем-то она страдает уже давно — это то, из-за чего у нее изменился цвет кожи, что вызывает боль в суставах и утомление. Конечно, все это может быть проявлениями одного заболевания, но… сомневаюсь.
Лиам ничего не сказал, только искоса посмотрел на меня с тревогой.
— Если честно, я надеюсь, что дело в почечном камне. Еще пару дней ей будет очень паршиво, но потом должно полегчать. Если это, скажем, аппендицит… — Я осеклась. То она умрет. Я не могла произнести этого вслух.
— Но она ведь не умрет. На дворе еще только 1816 год, — сказал Лиам.
Мысль о поле вероятностей и о том, как мы могли на него повлиять, повисла в вечерней прохладе, неозвученная, но осязаемая. Мы долго шли молча, и, когда мы были уже почти у дома, он сказал:
— А хроническая штука? Как ты думаешь, у нее то, что и подозревали? Болезнь Аддисона?
— Возможно.
Первичная надпочечниковая недостаточность, названная в честь Томаса Аддисона, впервые описавшего ее в середине девятнадцатого века, вызывается разрушением коры надпочечников собственной иммунной системой тела. Встречается она редко — врач может не столкнуться с ней ни разу за всю свою практику. Недомогание и тошнота Джейн действительно могли быть вызваны нехваткой гормонов стресса — но в то же время и многим другим.
Но гиперпигментация — вот что было интересно. Упоминание о ней в письме к Фанни Найт в марте 1817 года: «…мне значительно лучше, и ко мне возвращается мой цвет лица, каковой прежде был весьма скверен, лишен всякой краски и совсем не тот, что нужно», — натолкнуло в 1964 году доктора Закари Коупа на мысль о том, что это была болезнь Аддисона.
С помощью лабораторных анализов можно было бы определить уровень гормонов стресса в ее крови. МРТ могло бы выявить двустороннюю гипертрофию и кальцификацию надпочечников. Но ни лаборатории, ни аппарата МРТ у меня здесь не было.
— Если это оно, можно ли ей как-то помочь?
Я так глубоко погрузилась в раздумья, что едва уловила этот вопрос Лиама.
— Помочь? Если это болезнь Аддисона? Никак. Я могу посоветовать ей избегать стресса, который ухудшает течение болезни. Могу дать рекомендации по диете. Ненадлежащее питание при непролеченной болезни Аддисона сведет ее в могилу. — Я задумалась об этом, и чувство уныния во мне только усилилось.
Дома мы поужинали без изысков и, утомленные после долгого дня, рано отправились спать, подержавшись за руки в коридоре, прежде чем разойтись по своим комнатам.
Я проснулась от ощущения, что лежу в постели не одна. Наверное, я сквозь сон почувствовала его запах или ощутила тепло; я распахнула глаза навстречу темноте — безо всякого удивления, но с радостью и острым ощущением опасности. Мы безмолвно прижались друг к другу и приступили к решению задачи «как заниматься любовью, производя при этом как можно меньше шума».
Помню, как позже, оставшись одна, в состоянии полусна подумала: «А как же мои простыни?» На простынях останутся следы семени. Погубит ли это меня? Стирка — тяжелый труд: нужно носить воду, замачивать белье, кипятить его в большом чане, отжимать, гладить; благовидного повода, чтобы проделать все это самой, я не найду. Лучшим вариантом было обзавестись достаточным количеством простыней, чтобы необходимость стирки возникала только раз в несколько месяцев, — а стирки у нас, кстати, не случалось с самого заезда в Айви-коттедж, так что время ее почти подошло. Я собиралась нанять прачку и отправить ей на подмогу Сару, сестру миссис Смит, на время сняв с нее обычные заботы, — но внезапно мысль отослать белье, скажем, в Альтон показалась мне куда более удачной. Нужно будет расспросить об этом кого-нибудь, подумала я и уснула.
Глава 16
Июнь
Чотон
Видимо, это был камень в почках. Спустя два с половиной дня мучений Джейн почувствовала себя лучше, к ней вернулся аппетит, и она настояла на отмене постельного режима. Спустя неделю она полностью пришла в норму.
Вот только я невольно подмечала, что планка «нормы» у нее понизилась. Ее печень по-прежнему была увеличена, кожа сохраняла неестественный оттенок — казалась то бронзовой, то сероватой. Суставы, по ее признанию, ныть так и не перестали, и она продолжала терять вес. Когда сырая зябкая весна перешла в сырое зябкое лето, ей стало хуже; Джейн угасала медленно, но неотвратимо. Бывали дни, когда она вообще не вставала с постели; поначалу это казалось необычным, затем перестало.
Хотя иногда она становилась почти прежней собой: выходила в сад — дальних прогулок она более не совершала — или спускалась в гостиную, где садилась за свой столик и писала. Она была бодрой и в ясном сознании. Говорила о том, чем займется, когда поправится.
Понимали ли остальные то, что понимала я? Разве что Марта: я читала это по ее лицу в минуты, когда она думала, что на нее никто не смотрит. Но она была занята хозяйством: взяла на себя те дела, с которыми больше не справлялась Джейн, и те, на которые у Кассандры не хватало времени; беседовать наедине нам не доводилось. Миссис Остен все так же была поглощена садом, консервациями и собственными болезнями и не демонстрировала особого волнения из-за недугов Джейн. Биографов озадачивали отношения миссис Остен с младшей дочерью; наблюдение за ними воочию эту загадку так и не прояснило. Они никогда не проявляли открытой враждебности друг к другу, однако старались общаться как можно реже, словно вынужденно застрявшие в одном пространстве люди, которые договорились игнорировать друг друга.
Кассандра не делала вид, что с Джейн все в порядке, однако чувств своих не выдавала — по крайней мере при мне. О будущем она, как и сестра, говорила так, словно
