Я повернула голову к графу и посмотрела в его бледное лицо, в его глаза, зеленые-зеленые. То, что он красив, я отметила еще тогда, когда первый раз его увидела, но тянет меня к нему не из-за красоты вовсе.

— Ты приехал защитить меня? — спросила я.

— Да.

— И правда, как же глупышка Астрид справится одна? Ей обязательно нужен покровитель…

Граф протянул руку и, аккуратно взяв меня за подбородок, повернул мое лицо к своему.

— Разве я говорил, что считаю тебя глупой? Или слабой? Ты как свет, вокруг тебя тепло и радостно. Тебе не нужно быть грозной, чтобы тебя уважали, тебя и так уважают люди, у которых глаза в правильном месте находятся. А остальные… — каэр усмехнулся зловеще. — С остальными разберусь я. Поставлю на место.

— Не такой уж ты грозный и холодный, — прошептала я.

— Не такой уж, — согласился он, и его пальцы, соскользнув с моего подбородка, легли ниже, на шею. Граф привлек меня к себе нежно, но властно, и произнес в самые губы: — Я не к поданной приехал, а к своей каэрине.

— Но я же ужасная разгильдяйка? — выдохнула я и вздрогнула – наши губы едва не соприкоснулись.

— Не такая уж и разгильдяйка.

Я вздрогнула снова, когда он поцеловал меня, но не от страха или неожиданности, а потому что давно хотела этого. Дрожь, мурашки, удовольствие – я растворилась в поцелуе настолько, что даже почти не отвечала, просто млела. Как я и предполагала, он во всем командует, берет инициативу. Опомнилась я, только когда вдруг оказалась на спине и почувствовала его поцелуи на своей шее и там, где скромный вырез платья открывает кожу… Накаленные эмоции настолько меняли физические ощущения, возносили их на такую высоту, что это было близко к забытью.

Он вдруг начал отстраняться, и я, раскрыв глаза, удержала его. Нависший надо мной, Бринмор уже ничем не походил на утонченного и сдержанного каэра с ледяной маской на лице…

Я подтянула его к себе обратно, запустила руки в его волосы и снова закрыла глаза.

Раз уж начали, пойдем до конца.

Если нас кто и видел, то мне все равно. Выжатые так, словно тяжело поработали, мы пешком пошли к усадьбе. Растрепанные волосы, испачканная одежда, порванный ворот платья – вид компрометирующий. Но, повторюсь, мне все равно.

— Я заберу тебя, — сказал Бринмор обыденным тоном. — Оставишь усадьбу на управляющего, и поедем в город.

— То-то обрадуется твоя мать… — отозвалась я лениво. — Почему бы тебе не скрывать меня, как делают другие каэры со своими любовницами?

— Я не другие, — отчеканил он. — Скрывать или изменять не в моих правилах.

— Почему? — полюбопытствовала я. — Ведь у тебя такие возможности!

— Не вижу смысла распыляться на многих, когда можно дать все одной.

Я остановилась, окинула Бринмора взглядом и перечислила:

— Знатен, неприлично богат, красив, благороден, верен… потрясающий любовник. Неужто нет подвоха?

— Я не идеален, — усмехнулся граф, — и моя семья тоже от идеала далека. Не думай, что предлагая тебе стать моей невестой, я предлагаю тебе безмятежную сытую жизнь. Это в Редландии я один из первых, но в Ренсе я на другом счету. От принца Стефана хотят избавиться, и я как его соратник тоже лицо нежелательное при дворе. Мне нельзя допускать ошибок.

— Разве ты можешь совершать ошибки? — полусерьезно-полушутливо произнесла я.

— Я убил своего отца, но сделал это слишком поздно. Эта ошибка дорого обошлась моей сестре.

— Что? — поразилась я.

— Бывший граф Бринмор любил поколачивать жену, и иногда так усердствовал, что она седмицу могла в кровати пролежать. У самого был целый выводок любовниц – и знатных, и простолюдинок – а бил за якобы измены ее, и даже беременную. Просто не поверил, что мать зачала от него, решил, что нагуляла. Все кончилось болью и кровью, и она потом долго по лекарям ходила, чтобы снова зачать, потому что ему были нужны еще наследники. Меня он не считал достойным. Тоже подозревал, что я не от него.

— И тоже бил? — тихо спросила я, вспомнив, как упоминала об отце Инесс.

— Бил. За малейшую ошибку: за помарку в написанном слове, за недостаточно прямую спину, за то, что смазлив. А за то, что стал брать уроки игры на лютне, он мне чуть руку не сломал, потому что это «бабье занятие». Побои кончились, только когда мне стукнуло четырнадцать, и я раздался в плечах и начал отвечать ему, и заодно пригрозил, что если руку еще раз на мать поднимет, я его убью. Годы излишеств сказались на нем, он стал терять былую силу и стареть, и я решил, что он больше не опасен. Я окунулся в новую жизнь при дворе… Все как будто затихло, и я редко бывал дома. Не знал, что папаша все равно время от времени берется за старое и перепадает теперь и подросшей Инесс. Она мне писала, очень просила приехать, взять с собой ко двору, а я отмахивался, не хотел возиться с сопливой девчонкой. А когда приехал, наконец, домой, было уже поздно. Этот ублюдок так ударил Инесс по голове, что ее рвало несколько дней, и зрение она потеряла. Я поднялся к нему и заколол, как свинью. Но не жалею об этом убийстве… не жалею, — покачал головой граф. — Только о том, что опоздал. Что Инесс ослепла, а мать мучилась долгие годы.

— Боже… — вымолвила я.

— Богам все равно, — ответил Бринмор. — И жрецам, и обществу каэров. Многие замечали, что моя мать появляется с синяками или прихрамывает, и что я тоже был в синяках ребенком, но помалкивали. А когда я отца убил, вой поднялся до небес. Стефан помог мне, младший принц. Упросил короля и королеву не наказывать меня, и сгладилось, забылось… Так что, — каэр взглянул в мое вытянувшееся лицо, — как тебе такой подвох?

Что ж, теперь понятно, почему Бринмор всегда такой замороженный – уроки детства не забываются быстро. Понятно, почему вельможа такого уровня «прозябает» в Редландии. И понятно, почему Бринмор помог мне, когда я с «поветрием» стала Фэйднесса разыскивать. Понятно также, почему его так задело, когда при нашей встрече в Тулахе осенью его так перекосило, когда он услышал от меня, что «не разобрался». Это для