Я выбрал из нее лишь один отрывок, в котором даже не фигурирует сам будущий Государь, и сделал это с целью показать всю подлинную, в лучшем смысле слова демократичность, в которой воспитывались Наследники Всероссийского Престола. Когда я сам читал эти строки, мне невольно пришли на память другие, тоже недавно прочтенные – воспоминания о своем детстве современного главы старейшей из демократий Уинстона Черчилля. Там как раз обратное: сын аристократа был полностью отрезан, отторгнут от всего, что лежит вне избранного круга, к которому он принадлежал в силу рождения. Там прежде всего – внешнее воспитание, бездушная тренировка поведения, лишенная того огромного внутреннего содержания, которое вкладывали в формирование психики Царя-Мученика и семья, и учителя, и вся простота, человечность внутренней, недоступной постороннему взору жизни дворца Царей Всея Руси.

«Возрождение», Париж, 1953;

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

9 января 1954 года, № 208. С. 7

Пророк своего поколения

«О Димитрие же Мережковском ведайте, что правда ему не дорога, жива бы была лишь тенденция».

Эта саркастическая перефразировка приказа Петра Первого войскам перед Полтавским боем ходила по литературным кругам Москвы при появлении первой исторической трилогии Д. Мережковского (Юлиан Отступник – Леонардо да Винчи – Петр и Алексей). Ее приписывали В. О. Ключевскому, что похоже на правду: крупнейший русский историк был великий мастер меткого и едкого афоризма. Тем не менее, трилогия создала ее автору широкую известность, выдвинула его в первый ряд литераторов того времени, а как исторического романиста – поставила на первое место. Ею зачитывались, ей верили.

На ней воспитывалось «февральское поколение».

Огромная эрудиция, большой талант и острота проблем, поставленные в ней Мережковским, несомненны, но секрет ее успеха был скрыт не в них. Он заключался в том, что автор исторического романа был вполне созвучен своему читателю, он говорил то, что читатель хотел слышать, он облекал в художественную форму тенденции, господствовавшие тогда в среде российской интеллигенции: первая из них (Юлиан) – бунт против христианства, вторая (Леонардо) – замена этики эстетикой, третья (Петр и Алексей) – попрание национальной России вторжением Запада. Эти тенденции были оформлены Мережковским талантливо, красиво и увлекательно.

Могло ли «февральское поколение» не поднять на щит подобного исторического романиста?

Д. Мережковский действительно, реально жил в своем поколении. Он мыслил вместе с ним, вместе с ним блуждал, искал, творил божков, молился им, закидывал потом их в мусор. С ним вместе он и умер. С момента его физической смерти прошло десять лет, и даже в среде «прогрессивной» эмиграции, в кучке ее обветшалых «февральских» могикан о нем вспомнил лишь один из них – проф. Сперанский («Русская мысль»). В подсоветской России не вспомнил никто, хотя он там не под запретом, имеется в библиотеках и штудируется на литфаках.

Записи и воспоминания жены Д. Мережковского – 3. Гиппиус – рисуют нам жалкую картину личной и общественной жизни убежденного врага Русской Монархии, радикально настроенного писателя, члена (бесспорно) высших кругов дореволюционной интеллигенции в ее пореволюционном периоде.

Вот ее основные этапы: бурное ликование, победная пляска на осколках повергнутого Трона Царей в первые месяцы «февральской» эпопеи, постепенно снижающаяся в своем темпе и переходящая в растерянное, жалкое топтание на месте по мере приближения «октября»; полная растерянность в «октябре»; обескураженность и паника при нескольких выстрелах с «Авроры». Далее идет стремительный скат самовлюбленного «пророка» и его супруги, столь же «прогрессивной» поэтессы и литературного критика в самую пошлую обывательщину: напряженная ловля всевозможных слухов, сидя в своей петроградской квартире, и построение на их основе разнообразных гипотез о настроениях русского народа; искренняя и глубокая скорбь о выменянном на муку пианино, всхлипывание об утраченном благополучии… Но «прогрессивная» закваска сильна: при слухах о первых героических актах Каледина и Корнилова вспыхивает застарелая интеллигентская ненависть к «военщине», «генералу», «опричнику»… Голод и страх берут свое: чета Мережковских вместе с общим другом, тоже «пророком» Д. Философовым по-заячьи перебегают западную границу РСФСР.

Польша 1920 года принимает их далеко не так, как «союзники» – генерала Власова, или современные демократии – современных Ди-Пи. Свобода, сочувствие, даже почет! Значит, можно опять «поучать», «призывать», «обличать», «ниспровергать». Мережковский делает несколько публичных докладов, ему вежливо соболезнуют… и только. Приходится искать других путей, блокироваться то с Савинковым, то с генералом Глазенапом[107], метаться в погоне за призраками.

В пароксизме этой агонии своего поколения его «пророк» Д. Мережковский испускает подлинно трагический крик:

Царство Антихриста!

Вероятно с такою же насыщенностью эмоцией кричат свое последние слово «мама» утопающие в океане, и матери, как подтверждают факты, слышат их за тысячи верст. В этой статье, обращенной к своей духовной матери – культуре Запада, Д. Мережковский возвышается до подлинно пророческого пафоса, вещая тогда, в 1920 году, о тем, что мир видит теперь воочию.

Но тщетно. Мать обращается к сыну своей долларовой спиной:

– Торговать можно и с людоедами… и с Антихристом!

Мещанская драма смененного на мерзлую картошку пианино вырастает в подлинную трагедию Агасфера, проклятой Богом души. Высокоодаренный, талантливый русский «прогрессивный» интеллигент Д. Мережковский мечется в поиске новых божков по идейному хаосу Запада. Куда только не попадает он! От туманного марева «нео-православия» к заумью католической схоластики. От кокетства с престарелым республиканством до расшаркивания перед Муссолини с намеками на мессианство фашизма. От буквального мистического обожествления тени Наполеона до земных поклонов перед мощами Паскаля.

Всё тщетно. Западноевропейская мать не подпускает к себе своего побочного сына – ни с одной стороны. А «свои»? Да много ли осталось этих поклонников «пророка», признанного отвергшими свою истинную мать – национальную, исконную русскую Россию?

В центре каждой трагедии лежит конфликт, столкновение борющихся сил. Конфликт творческой и личной трагедии Мережковского идентичен драме всего его «февральского» поколения, всей русской «прогрессивной» интеллигенции. В нем противопоставлены русскому внутренне-душевному христианству – блистательный эстетический атеизм, национально-российской государственности – западные трафареты, родной исторической правде – воспринятая извне тенденция.

Не имея возможности даже вскользь коснуться в этой статье философских и литературно-критических концепций Д. Мережковского, я остановлюсь лишь на некоторых явных и характерных для него жертвах исторической правдой России во имя обожествленной его поколением тенденции.

Российская Национальная Монархия страстно ненавидима всем «февральским» поколением, ярким выразителем которого является Д. Мережковский. Но он слишком высокий мастер литературы, чтобы метать в нее булыжниками, подобно малограмотному Шишко[108], или прыскать парфюмерной похабщиной, как это делал соратник и друг «февральского» поколения галантерейный поляк Валишевский.

В своей второй трилогии и примыкающих к ней произведениях Мережковский тонко и умело рисует фальшивые портрета Павла Первого, Александра Первого и Николая Первого, виртуозно компонуя фактический материал и умело освещая его так, чтобы положительное ушло в глубокую тень,