Применялся и еще один прием – откладывание печати принятой книги на неопределенное время. Так, например, книга талантливого Свена была издательством принята, но выход ее был отложен на далекое будущее. Свен предпочел взять свое произведение обратно. Посланная тому же издательству книга Б. Солоневича была ему возвращена даже не прочитанной. В сборнике, имевшим целью показать читателю новеллистов эмиграции в возможно более широком диапазоне «Пестрые рассказы», кроме фамилии Свена, не значится ни одной, принадлежащей писателю из числа новой эмиграции, хотя таких мы имеем немало и безусловно талантливых, как, например, тот же Н. Е. Русский, рассказы которого, появились на страницах «Русской мысли», служили лучшим украшением литературного отдела этой газеты.

Об этическом уровне лиц, осуществлявших в «прогрессивной» зарубежной печати заветы нигилиста Писарева, говорить не будем. Большинство их принадлежит или принадлежало к партии социалистов-революционеров, широко применявших в не столь давнее еще исторически время способ обогащения себя экспроприацией, как это называлось на языке той эпохи, а теперь называется гангстерством. Этого достаточно. Ведь в то время от подобных способов, якобы политической, борьбы с негодованием отказывались даже соратники эсеров – меньшевики. Теперь, в зарубежной русской литературе, ими применяется тот же метод в ином плане: у читателя отнимается насильственно по праву принадлежащая ему духовная пища и взамен ее подсовывается партийная макулатура. На это читатель уже дал свой ответ, отказавшись покупать зензиновщину, черновщину и вишняковщину в издательстве им. Чехова и тем приведши это издательство к моральному и финансовому банкротству, но и сам оставшись без книг, а писателя оставив без возможности печататься.

После катастрофы, к которой «вторая цензура» привела издательство им. Чехова, талантливейший из писателей новой эмиграции автор «Мнимых величин» Н. Нароков пишет мне: «печататься негде! Негде, негде и негде! Не перейти ли на водевили? Но этим жанром я не владею», а у него в столе лежат два готовых романа. Н. Е. Русский впал в полный пессимизм и склонен полностью отойти от литературы. У него тоже имеется достаточно готовых новелл, ярко иллюстрирующих жизнь наших порабощенных братьев. Документальный роман «Тухачевский», вернее романизированная биография этой исторической личности написана близко знавшей его Л. Норд. Ею же закончена лирическая повесть «Офелия», которую я имел удовольствие читать. Тоже лежат без движения и недоступны читателю[106]. Не доходит до него и побывавшая в Чеховском издательстве книга Свена. Можно смело утверждать, что это лишь часть того ценного груза, который выбросила «вторая цензура» за борт с корабля русской культуры.

Велик ее грех и преступны ее организаторы. Ведь литература зарубежья является в настоящее время единственной свободно произрастающей ветвью всей великой русской литературы. Единственной! Обрывать, уродовать, а тем более подрубать у основания эту единственную ветвь великое, непростительное преступление перед русской культурой, перед русским народом, перед историей русской нации, преступление, которому грядущее поколение русских людей не даст прощения.

«Знамя России», Нью-Йорк,

6 мая 1956 года, № 140. С. 12–14

Илья Сургугев.

«Детство Императора Николая II»

«– Но… Ведь это же не обыкновенные дети, а царственные: к ним нужен особый подход, особая сноровка!

– Какая такая особая сноровка? – вдруг раздался сзади басистый мужской голос.

Мать инстинктивно обернулась и увидела офицера огромного роста, который вошел в комнату незаметно и стоял сзади.

Мать окончательно растерялась, начала бесконечно приседать, а офицер продолжал басить:

– Сноровка в том, чтобы выучить азбуке и таблице умножения не особенно сложна. В старину у нас этим делом занимались старые солдаты, а вы окончили институт, да еще с шифром.

– Да, но ведь это же – Наследник Престола, – лепетала мать.

– Простите, Наследник Престола – я, а вам даю двух мальчиков, которым еще рано думать о престоле, которых нужно не выпускать из рук и не давать повадки. Имейте ввиду, что ни я, ни Великая Княгиня не желаем делать из них оранжерейных цветков. Они должны шалить в меру, играть, учиться, хорошо молиться Богу и ни о каких престолах не думать. Вы меня понимаете?

– Понимаю, Ваше Высочество, – пролепетала мать.

– Ну, а раз понимаете, то что же вы, мать четверых детей, не можете справиться с такой простой задачей?

– В этом-то и есть главное препятствие, Ваше Высочество. У меня четверо детей. Большой хвост

– Большой хвост? – переспросил будущий Александр III и рассмеялся. – Правильно, хвост большой. У меня вон трое – и то хвост, учительницу не найдешь. Ну, мы вам подрежем хвост, будет легче. Присядем. Рассказывайте.»

Читатель уже знает, что этот разговор ведет Александр III, бывший тогда еще Наследником. Но с кем он разговаривает? Поясню: с бедной классной дамой одной из петербургских гимназий, вдовой офицера – Александрой Петровной Оллонгрэн, с которой случайно познакомилась Великая Княгиня Мария Федоровна и наметила для воспитания и обучения грамоте двух старших своих сыновей Николая и Георгия.

Старшие дети были быстро размещены по закрытым учебным заведениям.

«Мать в слезах упала на колени.

– Но, Ваше Высочество, у меня еще маленький Владимир.

– Сколько ему? – спросил Наследник.

– Восьмой год.

– Как раз ровесник Нике. Пусть он воспитывается вместе с моими детьми, – сказал Наследник. – И вам не разлучаться и моим будет веселей.

– Ноу него характер, Ваше Высочество!

– Какой характер?

– Драчлив, Ваше Высочество.

– Пустяки, милая. Это до первой сдачи. Мои тоже не ангелы небесные. Соединенными силами они живо приведут вашего богатыря в христианскую веру. Не из сахара сделаны… Да бросьте вы эти коленопреклонения! Учите хорошенько мальчуганов, повадки не давайте, спрашивайте по всей строгости законов, не поощряйте лени, в особенности. Если что, то адресуйтесь ко мне, а я знаю, что нужно делать. Повторяю, что мне фарфора не нужно. Мне нужны нормальные здоровые русские дети. Подерутся – пожалуйста. Но доказчику – первый кнут. Вы меня поняли?»

Так состоялся прием на службу первой учительницы Царя-Мученика А. П. Оллонгрэн, а одновременно началась трехлетняя совместная, в одной комнате, жизнь ее сына Володи с Великими Князьями Николаем и Георгием, о которой он, будучи теперь уже старым полковником эмигрантом, рассказал писателю И. Сургучеву, Сургучев же написал прекрасную документальную книгу – «Детство Императора Николая II», изданную «Возрождением».

Оба они – и рассказчик (он же действующее лицо повести), и писатель – прекрасно выполнили принятую ими на себя труднейшую задачу – показать историческое лицо, как простого человека, в его обычной повседневности, да, кроме того, еще в детском возрасте. Перед читателем проходит ряд глубоко трогающих за душу сцен, в которых уже рельефно выступают главные черты характера будущего Императора: его благородство, предельная честность во всем, даже в детских играх, тяга к общению, к близости с народом (лучшим другом мальчиков был отставной солдат, дворцовый ламповщик), религиозная направленность всех проявлений детской души, простота и чуткость при соприкосновении с окружающими. Многое, очень