Мама сердито покачала головой.

– Мы говорим сейчас о другом. Аутизм совершенно ни при чем. Господи боже… – Неожиданно она осеклась, рухнула в кресло и закрыла лицо руками. Саймон опустился рядом и молча обнял ее за плечи.

Для него это было чем-то вроде инстинктивного рефлекса: отвлекаться от собственной боли, пытаясь утешить кого-то другого. Я никогда не могла понять, что это – особенность мужской психики, особенность членов семьи Барлингейм или личная особенность Саймона. Точно так же я никогда не могла понять, кажется мне эта особенность привлекательной или, наоборот, отталкивающей. Но сейчас, следуя собственному инстинктивному рефлексу (в подобных ситуациях как можно глубже уходить в себя), я вдруг поняла, что завидую Саймону.

Что бы там ни говорили врачи, симптомы у нас совершенно разные, размышляла я. Кларк не терял сознание и, судя по всему, не испытывал головной боли. У меня не было высокой температуры и рвоты. До прошлой недели ни кем из нас ничего подобного не происходило. Неужели существует вероятность, что в наших организмах практически одновременно сработала некая нейрогенетическая бомба? Нет, это глупость; это совершенно неправдоподобно. Между двумя событиями нет никакой связи, и не может быть.

И все-таки связь существует, произнес бесветный и безжалостный голос в дальнем тайнике моего сознания. Я уставилась на пустое кресло напротив. Такая же несомненная связь, как и та, что соединила участь Хайатта Уиткомба и события, произошедшие с его матерью на земле ее предков, в Дзенгасте. Она-то точно знала: одно вытекает из другого, верно? Именно поэтому провела остаток жизни, пытаясь направить эту историю по другому сценарию, вновь и вновь снимая свои фильмы, записывая легенды и предания. Словно надеялась что-то исправить… Починить то, что не подлежит починке.

Нет, нет. Даже если она так думала, она заблуждалась. Она ведь была сумасшедшей, как многие творческие люди. К тому же находилась во власти отчаяния – как любой другой на ее месте. В этом мире не происходит ничего подобного. А если все-таки…

(а если все-таки произошло)

…то уж точно никогда не повторится.

То, что я чувствовала теперь, было не просто раздражением и опустошенностью. Меня сковал такой холод, словно все мое тело наполнилось льдом. Вслед за холодом пришел страх.

Сквозь пелену ужаса, застилавшую мое сознание, я слышала, что Саймон по-прежнему что-то успокоительно бормочет, обращаясь к Ли, и слова его, как ни странно, перемежаются со смехом. На мгновение я вернулась в детство, к долгим поездкам, когда я, устроившись на заднем сиденье машины и уставившись на узор обивки переднего кресла, придумывала бесконечные истории, позволявшие убежать из реальности и не слышать, как ругаются папа и мама. Когда родители окликали меня по имени, пытаясь вернуть в настоящее, я отвечала далеко не сразу. Но вот мама тоже рассмеялась, тихо, неуверенно, но искренне, и я немного расслабилась.

Повернув голову, я увидела, что Саймон показывает маме какие-то фотографии на айпаде – по всей вероятности, снимки, которые Кларк делал во время своих бесконечных фотосессий. Обычно он снимал от пятидесяти до ста повторяющихся кадров: пыльные зайцы под кроватью, крупный план потрепанного плетеного сундука в ванной, где мы храним полотенца; ящики для игрушек, расписанные идиотски улыбающимися физиономиями; луч света, падающий из окна на его пожарную кроватку. Потом несколько снимков, по всей видимости, сделанных веб-камерой моего ноутбука, когда он болтал и позировал, флиртуя сам с собой: лица принцев и принцесс из диснеевских мультиков. Иногда он накладывал фильтры. Особенно ему нравился психоделический сдвиг цвета, благодаря которому снимки становились похожи на фотографии Кирлиана с их переливающимися зелеными и фиолетовыми аурами. Или эффект удвоения, который делал одну половину экрана зеркальной копией другой.

– Что это? – внезапно спросила мама.

Я погружалась в дремоту, ожидая, что Саймон ответит ей. Но прошла секунда, другая, а он все молчал.

– Я… я не знаю, – долетел до меня его голос, такой встревоженный, что у меня пропало всякое желание дремать. – Это очень странно.

– О чем вы? – спросила я.

Они оба вздрогнули и одновременно посмотрели на меня. Мама открыла рот, но Саймон опередил ее, протянув мне планшет.

– Посмотри сама.

Предельно увеличив фото, я изучала его не меньше минуты. Кларк, танцующий в своей спальне, айпад, скорее всего, был установлен на кровати так, чтобы он мог видеть себя на экране. Я поворачивала планшет так и сяк, но не видела ровным счетом ничего странного или удивительного. Костлявая грудь моего сына, его тощие ноги, выделывающие дикие коленца, застывшая на лице крокодилья ухмылка.

И вдруг я увидела – и тут же поняла, что это. Кто это. Она.

С большой буквы «О».

В углу, у дверей, виднелось некое двухмерное изображение – такое плоское, что человек, не бывавший в комнате Кларка, мог бы принять его за картину на стене. В точности такое изображение я видела на мониторе, сидя рядом с Сафи и Малин: изображение звукового файла, спектрограмма с камеры. Изменилась лишь цветовая гамма: вместо разнообразных оттенков серого – блеск меди и золота, сверкающее серебро, отдающее голубизной.

Госпожа Полудня стояла в углу комнаты Кларка, простирая к нему свои крылья, устремив на него взгляд, неподвижный, нечеловеческий взгляд, хищный, как у пикирующего на добычу ястреба. Рильке писал, что каждый ангел ужасен. Она не была исключением из этого правила.

И Кларк улыбался ей, он смотрел ей прямо в глаза, словно хорошо ее знал, и радовался, что видит вновь. Словно она была его давним другом, обычно невидимым. Так широко и радостно он улыбался только своему «другу папе» и иногда, очень редко, мне.

– Что не так?

Я едва узнала голос Саймона, столько в нем звучало тревоги и недоумения. Стоило мне услышать этот голос, все во мне замерло. Полагаю, выражение моего лица многое сказало ему без слов. Я не представляла, с чего начать, как пуститься в объяснения, не убедив Саймона и маму, что я сошла с ума, – впрочем, я боялась, что именно это со мной произошло. Я должна была посмотреть ему в лицо, но когда наши взгляды встретились и ужас, столкнувшись с растерянностью, высек сверкающую искру, я смогла лишь пробормотать невнятное:

– Так, ничего.

Мои сгорбленные плечи, бегающий взгляд, переплетенные пальцы и плотно сжатые губы безмолвно молили: не спрашивайте ни о чем, не спрашивайте, не спрашивайте…

Саймон, будь он один, возможно, внял бы моей мольбе и предпочел отступить. Но не