Шрифт:
Закладка:
– Ничего не понимаю, – пробормотал Саймон, обращаясь в пространство. – Вечером он выглядел совершенно здоровым. Разве нет?
– Мне тоже казалось, что он совершенно здоров, – согласилась я.
– У детей инфекции развиваются быстро. Моментально поднимается температура, а потом так же быстро спадает. У меня было именно так… по крайней мере, так рассказывали мама и папа.
– Да, я тоже помню, как твоя мама рассказывала мне о чем-то в этом роде. О том, как ты и твоя сестра переболели лихорадкой, которая вырубила вас обоих на неделю.
– Угу. – Повисла пауза. – Наверное, мне стоит позвонить родителям, – нарушил молчание Саймон. – Надо держать их в курсе.
– Да, пожалуй. У тебя есть телефон?
– Забыл дома…
– Ничего страшного. Возьми мой.
– Спасибо, малыш, – ответил Саймон, и голос его внезапно дрогнул. Передавая телефон, я крепко сжала его руку, пытаясь хоть немного утешить его через простой тактильный контакт. Мы понимали, что родителям Саймона, живущим в Миннесоте, добраться до больницы куда сложнее, чем моей маме. Впрочем, при желании они вполне могли бы это сделать, и уж наверняка оценили бы, что мы сообщили им о болезни внука. Черт возьми, не исключено, мама уже успела им позвонить, прежде чем выйти из дома.
Через несколько минут, пока я стояла у автомата, расплачиваясь за кофе, мама ворвалась в комнату ожидания и так крепко сжала меня в объятиях, что я едва не выронила пластиковый стаканчик.
Ни упреков, ни вопросов. Просто материнские объятия, в которых я иногда пыталась сжать Кларка; правда, ему подобные нежности быстро надоедали и, издав фальшивый диснеевский смех, вибрирующий и булькающий, он вырывался на свободу. Я тоже смеялась и называла его ползучим змеем (я не просто змей, я опасный змей, мама). Маме это ужасно не нравилось, о чем она не переставала твердить: «Ты думаешь, он ничего не понимает, Луиз, но он все прекрасно понимает. Не забывай об этом и веди себя соответствующим образом». Она не могла поверить, что я должна была вести себя именно так. Боль насквозь пропитала все мое существо, боль возвращалась ко мне, как бумеранг, и единственным способом облегчить эту боль была мысль о том, что я не имею права давать волю чувствам. Мне приходилось упорно играть роль Плохой Мамы, превращая это звание в шутку, называя себя так прежде, чем это успевали сделать другие.
И при этом постоянно думать: «Я даю своему сыну все, что в моих силах, мама, и мне жаль, если тебе кажется, что этого недостаточно. Но мне жизненно необходимо выстроить систему защиты: не от него, а от своего разочарования в нем. Да, я должна защитить себя от собственных реакций на те особенности его поведения, которые он не может контролировать. Я не могу позволить яду разочарования разъедать мою душу. Для того чтобы любить своего ребенка, я должна держаться от него на некотором расстоянии, и с этим ничего не поделаешь. При этом я прекрасно сознаю, что не могу дать ему той любви, которой он заслуживает. И причина тут не в нем. Вовсе не в нем.
Причина во мне.
Где-то в три часа ночи я задремала в кресле. К шести – как раз занимался восход – к нам наконец вышла женщина-врач, которая занималась Кларком.
– Я вижу, у него синдром Аспергера, – сказала она, перелистывая карту. – У него раньше были судороги?
Слова эти заставили нас всех вздрогнуть.
– Нет! – резко ответила я. – У него что, были судороги?
– Миссис Барлингейм, мы еще ничего не можем утверждать определенно. Возможно, у ребенка наблюдаются некоторые признаки ишемии на фоне резкого подъема температуры. В любом случае мы не сможем поставить диагноз до тех пор, пока…
«Пока не выявим, какие факторы спровоцировали приступ», – зазвучал у меня в голове голос доктора Харрисона, за которым последовал мой собственный голос: «Иными словами, пока у меня не случится еще один приступ».
(Да, если называть вещи своими именами.)
– Прошу вас, называйте меня мисс Кернс, – начала было я, но мама сердито махнула рукой, приказывая мне замолчать.
– Простите мою дочь, доктор, она очень расстроена, – начала она умоляющим голосом. – Видите ли…
– Примерно неделю назад моя жена попала в больницу Святого Михаила с похожими симптомами, – поспешил вставить Саймон, пока я пыталась испепелить маму взглядом. – Хотя, конечно… Вряд ли это заразно.
– У вас были судороги? – повернулась ко мне доктор.
– Не знаю, можно ли назвать это судорогами, – промямлила я, но мама тут же уточнила:
– У нее было два приступа, один за другим.
– Вот как? Странно, что вы не указали этого, заполняя анкету при приеме.
– Честно говоря, мне даже в голову не пришло, что об этом необходимо сообщить. По-моему, симптомы совершенно разные. – Я покачала головой. – У меня не было высокой температуры… И вообще я не вижу никаких совпадений. К тому же мне до сих пор не поставили диагноз, не говоря уже о том, чтобы выяснять причины.
– Тем более об этом следовало упомянуть, – укоризненно заметила доктор. – Я должна буду связаться с вашим лечащим врачом.
Я дала ей телефон доктора Харрисона. Бросив на меня очередной осуждающий взгляд и сообщив, что будут проведены все необходимые исследования – в чем никто из нас не сомневался, – доктор удалилась. Мама взглянула на меня, явно собираясь разразиться потоком критических замечаний, но, к счастью, зазвонил телефон. Это были родители Саймона.
– Мама и папа едут сюда, – сказал он, завершив недолгий разговор. – На папиной машине. Будут примерно к десяти.
– Хорошо, – кивнула мама и снова повернулась ко мне. – Я так и не поняла, почему ты…
– Мама, я уже осознала, что совершила ошибку…
– Но Луиз, разве тебе не пришло в голову, что здесь существует прямая связь?
Я погрузилась в долгое задумчивое молчание и наконец ответила:
– Нет.
– Ох, Луиз, ты как всегда…
Саймон примирительно вскинул руку.
– Судорожные приступы бывают далеко не у всех детей-аутистов, Ли. На самом деле это случается довольно редко. И как правило, судороги начинаются в самом раннем возрасте, еще до того, как ребенку «ставят аутизм». Вы сами знаете, у Кларка никогда не было ничего подобного. Да и температура у него поднималась
