и сипло, как у человека, очнувшегося после длительного сна. Гнев Гипноса сошёл, он часто заморгал своими светящимися глазами, лицо приобрело более живое выражение, и он повернулся к сыну.

Кай, поддерживаемый Вестой, с трудом принял сидячее положение. Губы бледные, как и остальная кожа, но он был жив, и я задержала дыхание, боясь, что это всё иллюзия.

– Скажи своему отцу, чтобы вернул солнце и Переправу к первоначальному виду, ещё пара минут – и я перестану всё удерживать, – прохрипел Морос, кровь опять закапала с губ, его вытянутая рука вибрировала не переставая, словно удерживаемое давление вот-вот готово смести его и всех нас.

Кай растерянно осмотрел взорванное солнце. Серо-чёрный пейзаж, сожжённый дотла, разрушенный дом.

– Что ты сотворил? – строже выдал Кай в сторону отца, аккуратно поднимаясь на ноги. Его руки по-прежнему были в крови, хотя раны наконец зажили. – Какого хаоса ты довёл Весту до слёз?! Верни всё как было, отец! – приказным тоном родителя потребовал Кай.

Гипнос снова моргнул, и его глаза потухли, становясь привычно голубыми.

– Камаэль? Ты…

– Исправляй! – хлёстко бросил Кай, взмахом указав на взорванное солнце.

Гипнос обернулся, с откровенным недоумением уставился на происходящее. Он поднял обе руки вверх, и время пошло вспять. Вначале медленно, будто нехотя, но потом быстрее и быстрее. Шумно выдохнув, Морос опустил руку и рухнул на колени, устало утыкаясь лбом в чёрную траву.

Гипнос собрал закатное солнце в единое целое, деревья вновь поднялись из трухи, обросли листьями и раскинули ветви. Дом вдалеке собрался из развалин в обратном порядке, а в самом конце мир медленно приобрёл знакомые краски. Цвет красных маков показался мне таким насыщенным, что заслезились глаза. Только выжженная моим отчаянием трава осталась тёмной, но после взрыва звезды на это никто не обратил внимания.

– Что здесь происходит? – раздался вопрос Кая. Он продолжал озираться вокруг, прижимая к себе рыдающую Весту.

Выругавшись, он хмуро осмотрел её руки и стёр кровавые разводы. Оцепеневшая, я не сходила с места. Никто из нас не шевелился, кроме Кая, который явно не понимал, что произошло. Затем его взгляд остановился на мне.

Он разглядывал так пристально, как если бы видел впервые. Он осмотрел меня с ног до головы несколько раз, а его выражение лица становилось всё более изумлённым. Кай даже не заметил, как Веста перестала плакать.

– Кассиопея?

Я не нашлась с ответом, тогда Кай повернулся к отцу.

– Это же она. Это Кассиопея! Что произошло? Ты сказал, что она умерла.

Я умерла?

Теперь уже дар речи потеряли все остальные, а Морос поднял голову.

– Говорила я, что что-то не так. Узел там! Хотя не должен, – ворча напомнила Атропос. – Мы своё выполнили. Сына тебе вернули, Гипнос. Ты пропустишь наш народ в новый мир?

– Пропущу, – после длительной заминки ответил Гипнос. – У вас будет новый дом.

– Что значит «вернули»? – встрял Кай.

– Ты умер, – не пытаясь сгладить новость, отозвался Морос, он выглядел довольным, но до смерти усталым. – Твоя треклятая сделка с отцом. Ты добился своего и умер.

Эта новость не огорчила Кая и даже не особо удивила. С лица сошла тревога, он потрепал Весту по волосам, внимательно её разглядывая, и потёр своё запястье, с которого пропала старая метка.

– Что ты наделал, Камаэль? – спросила Веста, от слёз у неё охрип голос. – Какую сделку ты заключил с отцом?

Она смотрела на брата со смесью проходящего испуга и усталого облегчения.

– Мне было восемь, когда ты впервые увидела свой кошмар, – начал рассказывать Кай. В основном он говорил всё Весте, изредка поднимая взгляд на нас, а при виде меня на его лице каждый раз появлялось недоумение, и я стояла на месте, не в силах избавиться от отвратительного предчувствия. – Ты кричала и плакала, повторяя, что умрёшь следом за Пасифеей. И меня напугали твои слова, потому что Пасифея умерла много сотен лет назад. Ты бродила во сне, а я никак не мог тебя разбудить. Отца в то время рядом не было.

«Однажды в детстве я нашёл её такую спустя часы. Она к тому моменту ноги в кровь стоптала, шаркая по жёсткому ковру».

– Потом кошмары мучили тебя почти каждую ночь. Тогда ты уже повелевала территориями Морфея, и отец проверил тебя на способность к видениям, но пришёл к выводу, что ты не способна видеть их во снах. Для прорицания тебе самой надо испить из кубка Морфея. Он решил, что увиденное – последствие жизни на Переправе и не более чем кошмары. Морос забрал воспоминания, и тебе стало легче, – объяснил Кай, сжимая трясущиеся руки Весты. – Но спустя время кошмар вернулся, и Морос опять его забрал. Так из года в год. Когда мне было двенадцать, была одна из худших ночей. Ты вопила, не просыпаясь и повторяя то же самое про себя и Пасифею. Отец вновь оправдал всё кошмарами, но я не поверил. Ни одно из его объяснений меня не удовлетворило, и я потребовал сделку, что он спасёт тебя или обменяет мою жизнь на твою, если не сумеет уберечь.

«Камаэль с детства такой, помешанный на защите. Не знаю, что его травмировало, но он буквально вынудил меня научиться обращению с мечом. Я оружие не люблю, а он годами не отставал, шантажируя всем подряд, лишь бы заставить заниматься. Может, напугало его что?

Он таким стал лет в двенадцать. Неожиданно принялся опекать меня…»

– Как ты мог на такое согласиться? – ошарашенно обратилась Веста к Гипносу.

Тот был всё так же бледен, седые пряди никуда не исчезли. Тревоги высосали из него ещё несколько лет жизни.

– Камаэль был напуган и упрям даже в том возрасте, – оправдался Гипнос. – Я сопротивлялся этой сделке неделями, но он никак не успокаивался, твердя, что это не кошмар, а прорицание. Я согласился на сделку, уверенный, что это никогда не произойдёт. Просто хотел его успокоить.

Гипнос шатаясь подошёл ближе и порывисто обнял Весту и Кая, жадно прижимая своих детей к себе, как самое драгоценное, что у него есть. Обескураженное выражение лица Кая сменилось обеспокоенным. Я сама никогда не видела, чтобы Гипнос в открытую проявлял столько чувств. Веста уткнулась отцу в плечо, что-то недовольно бормоча. Кай немного расслабился и устало выдохнул, похлопывая Гипноса по спине, словно из них двоих ребёнок именно он.

Морос говорил правду, Гипнос безмерно любит своих детей, и потеря одного едва не свела его с ума. Если бы не Морос, нас бы не стало.

Я смотрела на них, ощущая себя чужой, на самом деле не принадлежащей их семье. У меня были отрывки воспоминаний с ними из детства, но я не имела тех крепких нитей связи, что образовалась у них. Я годами не