на колени и поговорил с ним. «Знаешь, жизнь меняется, — сказал он. — Проходит несколько лет, и она меняется, становится совсем другой. И нет такого несчастья, которое длилось бы вечно. Так что шагай вперед, не унывай. Запомнил?» Дэвид ответил «да» и вправду запомнил отцовские слова.

Комнату заливал мягкий свет ночника. Дэвид немного подумал об отце, но очень скоро переключился на уток. Он часто ходил кормить их на круглый пруд в парке. Неподалеку от пруда протекала речка, и утки иногда разнообразия ради перелетали туда поплавать, но каждый раз возвращались на свой пруд. Когда Дэвид был совсем маленьким, на пруд его водил кто-нибудь из домашних, а теперь он ходит туда сам. На кухне у него был мешочек, в который он собирал остатки хлеба и печенья; все это он уже делал сам.

Утки качались на воде, как игрушечные лодки. На самом деле там были утки и селезни. Он знал про это. Только никогда не увидишь, как они занимаются этим. Может, ночью, как люди. Самое удивительное в селезнях их окраска, перышки так и переливаются на свету, пока они плавают. Пятна бензина на гладкой мутной воде. Заросли высохшего камыша зимой.

Почему так весело кормить уток? Бросишь им хлеба, и они начинают отнимать его друг у друга, нырять за ним. Порой ему казалось, что какой-нибудь утке почти ничего не доставалось; те, что проворнее и смелее, выхватывали корм прямо у нее из-под носа. Тогда он принимался бросать хлеб специально для той, невезучей. Если же ей все равно не перепадало, он хитрил — бросал несколько кусков подальше от стаи, чтобы невезучка подплыла туда, а уж там ей свобода. Интересно — бросишь кусочек вбок, а утка за ним, как за магнитом. Все равно что шахматные фигуры переставляешь. Или все равно что бог. Бог может выбрать кого-нибудь и повести его одной дорогой — где болезнь подстерегает, или другой — где счастье ожидает. Так и здесь. Захочешь — можно заставить утку оторваться от стаи и стать доброй. А захочешь — можно сделать, что она разозлится. Гоняй ее по пруду и все время бросай кусочки хлеба впереди нее, но чуть дальше, чтобы она не сумела их сразу схватить: пока подплывет — они уже утонули. А бедняжка плывет и плывет голодная. Бог тоже мог бы так сделать, если б захотел. Но утки не умеют молиться. А если б умели, что бы они просили?

Он — вроде как бог, но он будет добрым богом. Утки привыкнут к нему и поймут, что раз Дэвид бросает им хлеб, так это для того, чтобы они ели, а не для того, чтобы заставить их гоняться за кормом. И тогда на крошечном пятачке вселенной, на круглом пруду с густым камышом, восторжествуют добро и справедливость.

Он расскажет об этом папе. Папе понравится его план. Если только они увидятся когда-нибудь, он непременно ему скажет: пруд с утками счастливое место. Это я так сделал. И тогда папа обязательно улыбнется ему.

— Спасибо, дорогая, я не голоден, — сказал Филип Робинсон жене. — Я подумал, что тебе, вероятно, будет легче не ждать меня с ужином, и перекусил по дороге.

— Я держала для тебя ужин на огне, — сердито бросила она в ответ. Безусловно, если бы не гости — Кит и Элис Доултон, — жена обрушила бы на него огонь всего оружия, которым располагают женщины.

— Прошу прощения, — улыбнулся Робинсон гостям. — Дженифер, надеюсь, объяснила, почему я задержался.

— Там что-то приключилось с Артуром Джири, — ответил Кит Доултон, спокойный коротышка, куривший трубку под стать его росту.

— Надеюсь, сейчас он уже в безопасности, — подхватила Элис Доултон, стараясь по мере сил разрядить обстановку. Ей было абсолютно безразлично, что случилось с Артуром Джири, безразличие это проглядывало в каждом ее слове, как проглядывают сквозь тонкий лист бумаги буквы, напечатанные на обратной стороне. — Вам удалось успокоить его?

— О, в этом не было никакой нужды! — воскликнул Робинсон, наливая себе изрядную порцию виски. Он старался не смотреть на жену. — Его спокойствию позавидуешь.

— Я так поняла, что он не соглашается покинуть вокзал, — продолжала Элис. — Мы уж представили себе, как он воюет с полицией.

— Никто и не пытался силой выпроводить его оттуда, хотя бы потому, что никто не знает, что он проводит там дни и ночи напролет.

— Никто, кроме тебя, — ядовито вставила жена.

— У нас же свободная страна, — бесстрастно заметил Доултон.

— Сумасшествие не имеет никакого отношения к свободе, Кит. — Виски придало Робинсону смелости, он говорил отрывисто и уверенно.

— Сумасшествие? — Глаза Доултона округлились. — Полагаете, даже так?

— А мне послышалось, вы сказали, что он совершенно спокоен, — вмешалась Элис Доултон.

— Ну и что же, все зависит от того, о какой форме сумасшествия говорит Филип, — сказал ее муж. — Как известно, при некоторых формах больной внешне абсолютно спокоен.

— У него маниакальное состояние или еще что-нибудь? — спросила Элис Доултон. — По-моему, скорее всего, он нарочно придумал какую-нибудь небылицу и заморочил Филипу голову.

Естественно, думал Робинсон, у такой женщины на все готовы словесные клише. Откинувшись на спинку кресла, он разглядывал своих гостей, полуприкрыв глаза, испытывая почти наслаждение от острой неприязни к этим людям. Миссис Доултон была тощей, похожей на птицу, нос клювиком, таких в юности называют «малышка», «живчик». Ее миниатюрная фигурка весьма гармонировала с коротенькой фигуркой мужа; парочка эта, казалось, выпорхнула на прогулку из кукольного домика. Они сидели в деревянных позах, словно игрушки, и были готовы болтать о Джири так же, как о сенсации, вычитанной из газет.

Дженифер Робинсон, высокая, надменная женщина, чье выражение лица, как правило, почти ничего не выражало, оставаясь непроницаемым, даже когда она радовалась или сердилась, спросила у Элис Доултон:

— Элис, а для чего Артуру Джири придумывать?

— Вы же знаете, — с готовностью ответила миссис Доултон, — он ушел из дома.

— Они расстались с женой, это ясно, — сказал Робинсон. — По-моему, это ни для кого не секрет.

— Ну так вот, — продолжала Элис Доултон, — будет развод, наймут детективов, судебный чиновник подготовит дело, начнутся всякие разбирательства. — В глазах ее забегали огоньки, она обожала смаковать подобные темы. — Естественно, что, встретив на Паддингтонском вокзале знакомого, Артур Джири тут же решил замести следы.

Робинсону лень было отвечать, и разговор снова поддержала Дженифер:

— Вы знаете его жену? Меня знакомили с ней как-то, но я не запомнила ее имени.

— Элизабет, — тотчас ответила миссис Доултон. — Я не знаю ее, но кто-то, помнится, рассказывал мне, как она прелестна и какой у них чудный дом. Я даже запомнила слово в слово: