Шрифт:
Закладка:
— Спасибо. Я справлюсь, — говорила она. — В сущности, все идет своим чередом, и дети в порядке, единственная перемена в моей жизни — буду работать только за деньги. Я уже беседовала в министерстве, просила, чтобы меня взяли в штат, мне обещали подыскать что-нибудь не позднее Нового года. Так что это улажено.
— Вы весьма храбрая женщина, — отвечала собеседница; в сущности, ее вовсе не интересовали беды Элизабет. Она звонила по делам комитета, в котором они обе состояли. Миссис Джири входила в несколько комитетов. — Не представляю, как бы я справилась на вашем месте.
— Справились бы, дорогая, жизнь бы заставила. Одно утешает: даже в наше ужасное время такое случается не часто. Большинство мужей не бросают своих жен. Встречаются, конечно, люди вроде Артура, им вдруг втемяшивается в голову, что они должны уйти из дома и жить сами по себе…
Даме на другом конце провода очень хотелось выведать, не ушел ли Артур Джири к какой-нибудь девице, и она буквально вцепилась в слова «сами по себе», решив проверить, правду ли ей говорят.
— Как же он один? Представить себе не могу.
— У меня нет такой информации, — отрезала Элизабет Джири, заглядывая в блокнот. — Пока мой адвокат не сочтет нужным связаться со мной, я даже не стану узнавать, где Артур живет. В материальном отношении он поступил, что называется, порядочно — оставил нам с детьми наличными, сколько мог, — она закончила, как подобает «храброй женщине», — и пока я больше ни о чем не позволяю себе думать.
— Конечно, конечно, я понимаю вас, — отвечала собеседница, гадая, означает ли услышанное, что Артур Джири ушел к любовнице, имеющей в банке небольшой капитал. Тихоня небось, такие всегда тихони, размышляла она. — Я вас не подведу, подготовлю эти данные ко вторнику, Элизабет, а тем временем вы, может быть, познакомитесь с теми, кто будет проводить опыты, и разузнаете, что они намерены делать. — Тебя, звучало в ее словах, это немножко отвлечет, бедняжка, без мужа ведь теперь.
— Мне они обещали представить отчет ко вторнику, — сказала миссис Джири. Хлопнула дверь, она оглянулась и увидела свою пятнадцатилетнюю дочь Анджелу. Только она так влетает в дом. — Простите, мне пора уходить. У вас еще что-нибудь?
Элизабет резко оборвала разговор, и ее коллега, поспешив заверить, что ей все теперь ясно, попрощалась. Четким, уверенным жестом миссис Джири положила трубку и целиком переключила свое внимание на дочь.
— Мамочка, — заканючила Анджела, — ты все еще не решила?
Миссис Джири вздохнула. Не успела Анджела остаться без отца (во всех отношениях), как стала уговаривать ее переехать в Лондон.
— Ведь мы жили в этом гадком захолустье из-за того, что у папы здесь институт. Не понимаю, почему теперь мы не можем устроиться, как все нормальные люди?
— А что, нормальные люди живут только в Лондоне? — спросила миссис Джири. Она хотела, чтобы в голосе ее была слышна ирония, но поняла, что это не очень удалось. В глубине души она и сама сознавала, что глупо не жить в столице государства, гражданином которого ты являешься. В таком городе есть возможность расширить свой кругозор, а именно широта кругозора привлекала ее в людях. Потому-то ей и не удалось остудить пыл Анджелы своей отрезвляющей, ледяной иронией.
— Анджела, дорогая, — голос ее окреп, — ты прекрасно знаешь, что теперь не время обсуждать подобные вопросы. Мы пока ничего не решили. В принципе я не против переезда в Лондон, но сначала надо во всем разобраться. Если мы с твоим отцом будем разводиться, — она произнесла слово «разводиться» небрежным, будничным тоном, словно говорила о факте, который следует принимать как таковой и не более того, — мы, конечно, решим и финансовые вопросы. А на что нам можно рассчитывать, я не представляю, особенно теперь, поскольку, как я слышала, твой отец ушел из института.
— Мамочка, — спросила Анджела, вертя головой, чтобы увидеть свою спину, — почему папа от нас уехал?
— Я уже говорила тебе, дорогая. Не знаю. В возрасте твоего отца мужчины иногда совершают странные поступки. Ему ведь сорок пять, — добавила миссис Джири, стараясь быть точной.
Теперь Анджела пыталась взглянуть себе на спину через другое плечо. Очень хотелось увидеть, хорошо ли сидит новое платье.
— И он ничегошеньки не сказал? Просто поднялся и ушел без единого словечка?
— Дорогая, у тебя в спальне большое зеркало. Что ты вертишься, как волчок? Он сказал, что ему одиноко.
— Одиноко? — Анджела выпрямилась и посмотрела на мать. — Мы же все время были с ним!
— Так он сказал.
— А жить одному, выходит, не так одиноко?
— Не знаю. Для меня это такая же загадка, как и для тебя.
— Мам, а он один живет? — осенило Анджелу.
— Насколько мне известно, один, — с завидным самообладанием ответила миссис Джири.
— Но ты не знаешь точно? Спорим, скоро выяснится, что он опять собирается жениться. Может, на моей ровеснице. Мужчины ведь так обычно поступают, да? Ох уж эти мужчины… Вот увидишь, как он стушуется, когда станет знакомить меня с ней. Наверняка он тратит кучу денег и шикарно одевает ее, так что она знает себе цену… Если бы мне новую юбку, одну-единственную. А ты все тянешь, тянешь, целую вечность…
— Анджела, детка, — сказала миссис Джири, вставая со стула. — Зачем ты клянчишь у меня кожаную юбку, она ведь в три-четыре раза дороже обычной, у тебя в голове все перемешалось: юбка и сумасбродные фантазии о браке твоего отца с пятнадцатилетней девчонкой, о вашем соперничестве и борьбе за отцовскую любовь. Мне остается лишь сказать, что тебе пора в постель. В твоем возрасте надо побольше отдыхать.
Дэвид лежал у себя наверху в спальне, натянув простыню до подбородка. Он отчего-то проснулся, и теперь вот никак не удавалось заснуть снова. И он решил поразмышлять о том, о сем. Ведь только ночью и можно подумать, а днем — быстрей вставай, быстрей собирайся, быстрей беги в школу, торчишь там целый день, потом домой за уроки, а там и спать пора. Дэвид ненавидел такую жизнь; одно утешало — вечно так не будет. Это папа ему сказал. Однажды, давным-давно, когда ему было лет семь или даже шесть, папа заметил, что он ходит кислый, посадил к себе
