Лучший свадебный церемониймейстер всех семи городов нащупал на столике Бальзаме его гипсовый бюст, старый подарок от благодарного клиента, схватил и ринулся вперед.

Кутюрье только успел вскрикнуть — потом повалился на пол, получив удар по голове.

Честер упал на колени, откинул тяжелый предмет в сторону и прильнул к Бальзаме, всхлипнув. Только сейчас контроль над эмоциями вернулся к нему — хотя это не более, чем красивое сравнение, — и Чернокниг понял, что натворил.

Парик кутюрье начал набухать и наливаться красным — неспешно, но пугающе. Из раны в голове текла кровь.

И Честер Чернокниг понял, что все-таки соскользнул на ту мрачную дорожку, куда так не хотел попадать — за первым убийством последовало новое, теперь он не сможет остановиться, это желание укоренится в нем, и при каждом удобном случае он будет пользоваться таким способом для решения любой проблемы.

От осознания этого, Честеру стало дурно.

Церемонимейстер вскочил и собрался бежать со всех ног, которые уже отказывались слушаться его, бежать от самого себя, но тут он заметил… призрачно-зеленое свечение.

Оно медленно поднялось от головы курносого Бальзаме, словно все это время жило в его теле, в крови, и дыра в этой темнице из плоти стала шансом выбраться на свободу.

Честер не понял, бредит ли он, сошел ли с ума окончательно, или не все еще потеряно, и это… новый шанс.

— Дрыть-зрыть-потрыть!

Услышав эту хриплую комбинацию звуков, Чернокниг все понял и метнулся к ящикам, судорожно выдвигая их, раскидывая содержимое в поисках хоть какой-нибудь скляночки.

Вскоре он нашел пузырек с бусинками, высыпал содержимое и развернулся — точечка летела в сторону окна.

Честер метнулся за пикси-духом, поймав в ладоши — ничего другого не оставалось.

И тут церемониймейстер понял, что опять совершил глупость — боясь смотреть, что случилось с жизнью, он все же разомкнул ладоши…

Призрачно-зеленая точка ударилась ему о нос, но обсчиталась, тут же угадив прямиком в стеклянную ловушку.

Честер часто задышал, поднял пузырек и посмотрел на него — внутри светился новый шанс, новая возможность. Но… Бальзаме.

Чернокниг посмотрел на тело брата, попятился к стенке, словно тот внезапно решил встать, кое-как добрел до лестницы, спустился на первый этаж, выбежав вон. Церемониймейстер задыхался от приторной сладости вечера. Ему захотелось плеваться.

Честер даже не запер дверь, ноги подводили, слегка заплетаясь. Лучший свадебный церемониймейстер всех семи городов побрел по улицам Хрусталии, держа в руках самую настоящую жизнь и не понимая, как жить дальше, но понимая, что делать — у «Почты духов» появился новый шанс, добытый кровью. А уж ускользнет ли возможность на этот раз — не ясно было никому.

Мисс Спаркл, оказывается, обладала еще одним талантом — она была не только невероятно говорливой, но и невероятно назойливой и медлительной. Даже методы Диафрагма не помогали ее выпроводить. Журналистке словно медом намазали, так она еще к этому меду намертво прилипла — жужжала вокруг Аллигории, донимала ее вопросами, записывала впечатления и просила говорить помедленнее, хотя сама тараторила, как ткацкий станок. Правда, когда хозяйка дома уже начинала проваливаться в лагуны сна, засыпая в буквальном смысле, мисс Спаркл наконец-то ушла — последним из гостей, если не считать Глиццерина и Увертюра.

Режиссеру, по-хорошему, уже давно нужно было уйти — сцену демонтировали и отнесли восвояси, трубки с бронзовыми дым-машинами — тоже. Но Увертюр, видимо, собирался дождаться Пшикса, который неспешно помогал Октавае тушить свечи, из-за которых дом теперь еще несколько дней будет благоухать апельсиновым маслом.

— Господин Пшикс, а можно как-нибудь побыстрее? — нахмурился усевшийся на стул главный режиссер.

— А вы меня ждете? — удивился пиротехник.

— Нет, себя, — огрызнулся Увертюр, поправляя красный пиджак.

— Но я, наверное, останусь здесь. Я вам не говорил?

Такого ответа главный режиссер не ожидал, но Глиццерин решил забить окончательный гвоздь в крышку гроба.

— И завтра, наверное, опоздаю…

Режиссер тут же включил защитный механизм, который автоматически срабатывает у любого начальства в стрессовых ситуациях.

— Пшикс, с таким графиком я вас точно никогда не повышу…

— Ну и ничего страшного, — ответил Пшикс. — Уже как-то… не так сильно хочется.

Ну все, подумал Увертюр, мы его потеряли — пропал наш бедный Глиццерин Пшикс. Любому другому главному режиссеру положено было нахмуриться и надуть щеки, но Увертюр ухмыльнулся. Правда, щеки все-таки надул, отчего лицо превратилось в улыбающийся воздушный шарик.

— Ну, как знаете, — проговорил Увертюр, с трудом встав — живот утяжелился съеденным на свадьбе, и теперь перевешивал больше обычного. — Тогда я со всеми прощаюсь…

— Подождите, — спохватилась Октава, — мы вас проводим.

— Я не настолько пьян, — захохотал режиссер, — чтобы не найти дверь.

— Нет, просто это как раз хороший шанс… прогуляться. Мам, ты не против?

Мадам Крокодила вынырнула из дремы, одобряюще кивнула, пробормотала что-то невнятное и вновь заснула — теперь, после свадьбы, можно было с чистой совестью отдохнуть, даже без нового мужа.

Крокодила младшая и Пшикс вышли из дома, попрощались с Увертюром, который, хоть и ворчал что-то, тряся животом и пылая рыжими бакенбардами, все время как-то ехидно улыбался, словно ему в рот запихнули банан, растягивающий улыбку.

Октава и Глиццерин решили сделать то, что собирались — прогуляться. К тому же, на улице уже почти окончательно стемнело, на небе проступали веснушки-звездочки, а магические фонари постепенно зажигались, чтобы дать бой мягкой темноте.

Гуляли они долго, с удовольствием втягивая постепенно остывающий воздух до тех пор, пока чернильное небо не раскрыло свои глаза и не кинуло на них холодный взор созревших звезд. Тогда Глиццерин, уже окончательно захмелевший от такой хорошей и спонтанной прогулки, деликатно заметил:

— Уже поздно. Тебе, наверное, пора?

Октава пощекотала его взглядом.

— С чего ты взял? — не поняла она.

— Ну, по-моему, мы и так выбились из твоего графика, а сейчас уже ну совсем поздно. Да и это, наверное, неправильно.

— Нет, как раз это — правильно, — совершенно неожиданно ответила девушка. — А график… ну и ладно, от одного дня ничего не случится. Да и он, надо сказать, был дурацким, график этот.

Она немного помолчала, пока они шли по уже давно уснувшей улице, где тут и там бешеными призраками носились неуловимые, даже неощутимые сны, глюча разноцветными красками и затекая в окна, а через них — в головы.

— Знаешь, — продолжила девушка, — мне вообще кажется, что все, что мы делаем сейчас, наоборот очень правильно.