– Квартира готова, ваше превосходительство. Еще позавчера ее вылизали так, что ни одной пылинки не осталось.

– Хорошо, – похвалил Каппель, зная, каким придирчивым чистюлей является старик Строльман – никогда не оставляет после себя ни одной соринки.

Генерал повернулся, принял на руки закутанного в легкое, набитое невесомым птичьим пером одеяльце Кирилла.

– Лошади стоят у вокзала, – предупредительно произнес Вырыпаев, – с той стороны.

Через несколько минут они уже неслись по курганским улицам; сзади в воздух взметывалась твердая искристая пыль; кучер-татарин, перепоясанный зеленым, видным даже в темноте кушаком – он не изменял цвету своей веры, хотя русские кучера испокон веков подпоясывались красными кушаками, нахлестывал лошадей:

– Эт-те! Эт-те!

Штаб корпуса разместился в большом деревянном доме. Половина второго этажа, выходящая окнами в тихий белый сад, была отведена генералу под жилье.

Для детей уже были приготовлены постели – горничная знала, что генерал приедет рано, дети будут сонные, поэтому, чтобы они не капризничали днем, решила – пусть они еще немного поспят. В том, что они уснут снова, горничная была уверена.

Так оно и вышло. Таня уснула, едва коснувшись подушки. Кирилл, проявляя, видимо, мужской характер, некоторое время возился, укладываясь поудобнее. Он приподнимал голову, вглядывался в отца – не мог еще свыкнуться с мыслью, что это его отец: круглое, розовое, похожее на мячик лицо его часто меняло выражение, становилось то плаксивым, то; наоборот, делалось ясным, по-взрослому озабоченным. Однако прошло минут десять, и Кирилл тоже уснул. Каппель перекрестил детей и спустился вниз, в штаб, к Вырыпаеву.

Тот терпеливо ждал генерала.

– Ну, теперь давай без титулов и всякой великосветской ерунды, по-простецки, – велел полковнику Каппель, – рассказывай, чего нового? Омск прислал чего-нибудь?

Вырыпаев отрицательно качнул головой:

– Ничего. И не пришлет. Такое сложилось у меня впечатление. Мы, Владимир Оскарович, Омску – кость в горле.

– Не торопись делать выводы, Василий Осипович. – Каппель предупреждающе поднял руку. – В девять утра я буду звонить в ставку Верховного правителя.

У Каппеля, как командующего крупным воинским соединением имелся прямой телефонный провод с Омском.

Ровно в девять ноль-ноль он позвонил в Омск.

Связь была отличная. Голос дежурного в омском штабе хоть и был изменен расстоянием, имел какой-то металлический оттенок, словно его раскатали в некую проволоку, а слышен был превосходно.

– Генерала Лебедева на месте нет, – сообщил дежурный. – Он на докладе у Верховного правителя.

– Когда будет? – спросил Каппель.

– Не могу знать. Попробуйте позвонить вечером, часов в восемь. В это время генерал Лебедев всегда бывает на месте.

Каппель позвонил в двадцать ноль-ноль. Трубку поднял другой дежурный, утренний уже сменился. Связь по-прежнему была отличной.

– Ваше превосходительство, генерал Лебедев находится в театре.

– Скажите, ему было доложено о моем звонке?

– Так точно. Генерал Лебедев попросил позвонить ему завтра утром, часов в девять.

Каппель дал отбой, вернул трубку дежурному офицеру.

– Ладно, мы люди не гордые, позвоним завтра в девять утра.

Вечером, когда в штабе корпуса закончилось совещание, Каппель достал из книжного шкафа две бутылки шустовского коньяка, поставил на стол. Проворный Бржезовский внес в кабинет поднос с лафитниками.

Генерал разлил коньяк по стопкам, в кабинете словно солнышко проснулось, пахнуло южным жаром – старый шустовский коньяк оказался таким душистым, будто бы специально был настоян на ароматах юга. Тяжелое брыластое лицо начальника штаба оживилось, в глазах замерцала жизнь. Барышников воодушевленно потер руки.

– Выпьем за Россию, – предложил Каппель.

Начальник штаба внес поправку:

– За Россию и за вас, Владимир Оскарович! Мы – с вами, ваше превосходительство!

Каппель промолчал. Выпил коньяк. Вспомнив старое, с удовольствием растер языком несколько капель по небу: так они поступали в молодости, в драгунском полку, когда приезжали из глуши в блистательную Варшаву, и перед тем, как отбыть из польской столицы, забирались в какой-нибудь ресторан, чтобы промочить горло. Случалось, им подавали хороший коньяк, и тогда Каппель смаковал его, растирая языком по небу… Давно это было. Осталась лишь память, больше ничего. Лицо генерала посветлело, он поставил лафитник на стол, произнес коротко:

– Благодарю!

Через полчаса он, аккуратно ступая по скрипучим ступеням лестницы, морщась болезненно – лестница была старая, рассохшаяся, – поднялся к себе наверх, на цыпочках прошел в комнату к детям.

Дети спали. В окно всовывали свои пушистые, покрытые снегом ветки две старые яблони, тихо поскребывали сучьями о стекло. Рождался новый ветер. Если принесется северный, неугомонный – будет затяжная пурга. На беду тех, кто попадет в нее. Каппель вздохнул, поправил на Кирилле одеяльце; тот, не просыпаясь, поднял голову, незряче посмотрел на отца, затем вновь опустил голову на подушку и едва слышно засопел. Дыхание у детей никогда не бывает тяжелым – всегда легкое, почти неслышимое.

Кирилл не был похож ни на мать, ни на отца, ни на деда – в его лице словно слились черты обоих родов, но все же больше было черт Каппелей, а вот Таня была Олиной копией – вылитая мать. Каппель ощутил, как у него тихо сжалось сердце, он даже услышал далекий сдавленный скулеж, тоскливый, очень болезненный, в висках раздался звон, и генерал невольно покрутил головой, освобождаясь от этого горького звона.

Следы Оли так и затерялись в Москве. Скорее всего, ее уже нет в живых…

В девять сорок пять Каппеля позвали к телефону.

– Омск, – коротко сообщил дежурный офицер.

На проводе находился сам Лебедев – неуловимый начальник Ставки Верховного правителя России.

– Поздравляю с возвращением в Курган, – пророкотал в телефонной трубке довольный густой басок. Каппель недоуменно покосился на дежурного офицера, сидевшего рядом с телефонным аппаратом: Каппель уже давно вернулся в Курган, непонятно, с чем поздравляет его генерал Лебедев. – Как у вас погода?

Всегда, когда не о чем говорить, люди начинают расспрашивать собеседников о погоде.

– Метет, – нехотя ответил генерал, – на улицу выйти невозможно.

– А у нас, слава богу, тишь. Солнце светит, как весной. По городу барышни на санях катаются. Снег от солнца розовый. Хорошо!

– Ваше высокопревосходительство, – раздраженно проговорил Каппель, ему хотелось и раньше прервать сытый рокоток Лебедева, но он выслушал его фразу до конца. – Волжский корпус формируется только на бумаге. У меня нет ни обмундирования, ни оружия, ни людского пополнения…

– Владимир Оскарович, это все пустяки, не стоящие обсуждения, – завтра у вас будет все – и оружие, и обмундирование, и людской резерв. Завтра! Я это обещаю. А пока отдохните… Отдохните сами, дайте возможность отдохнуть людям. Недели две, а то и три у вас есть для отдыха…

«Значит, людей и оружие Ставка пришлет не раньше чем через три недели, – мелькнула в голове у Каппеля огорченная мысль, он поморщился, – тогда почему Лебедев обещает прислать пополнение завтра? Да и завтра – это поздно. Оно нужно сегодня, оно нужно было вчера. Ведь с людьми надо работать – их нужно обучить, подогнать друг к другу – ведь это же солдаты… В противном случае солдаты не будут воевать, просто не сумеют – их перебьют…»

– Идет разработка большого весеннего наступления согласно моему проекту, – продолжал тем временем рокотать прямой