играли цыганские оркестры и лихо отплясывали откатившиеся вместе с белыми войсками купцы, купали в шампанском девиц и соревновались, кто больше выпьет… Купец Кудякин, например, и глазом не моргнув, выдул три пивных кружки водки и рухнул на пол прямо в ресторане. Потом четыре дня приходил в себя, отсыпался. Богатырское здоровье его не подвело, хотя на водку после этого Кудякин уже не мог смотреть – выворачивало наизнанку.

Купцы удивлялись:

– Надо же! Как легко, оказывается, можно бросить пить.

Колчак пребывал в хорошем настроении: его войска взяли Уфу, Пермь, успешно наступали на Казань. Как всякий честный человек, он был очень доверчив – считал, что все люди, как и он – честные. Одним из самых близких людей к адмиралу считался генерал-лейтенант Лебедев – светский лев, чрезвычайно ранимый, наивно полагавший, что он не только крупный военачальник, но и большой ученый. Лебедев был членом Императорской Академии наук, у адмирала он занимал высокую должность начальника Ставки Верховного правителя – то есть, по сути, был начальником штаба Колчака.

Слыша имя Каппеля, Лебедев раздраженно взмахивал холеной белой рукой:

– Каппель? А-а, полноте… Это несерьезно.

Причесочка у Лебедева была – не придерешься, волосок к волоску, у французов генерал-лейтенант достал специальную мазь, смазывал ею голову, которая теперь всегда блестела, а к пробору можно было прикладывать штабную линейку. Усы были подстрижены, как английский газон – очень аккуратно, никаких фривольных колечек, никаких завитушек.

Очень ухоженный был человек.

Когда Каппель расквартировался в Кургане со своей группой – ее предстояло переформировать в Первый Волжский корпус, Лебедев решил: терпеть этого Выскочку больше не следует, и провел соответствующую работу.

Адмирал Лебедеву поверил. Когда Колчаку доложили, что генерал-майор Каппель появился в его приемной, адмирал вздохнул, глубоко затянулся воздухом – так иногда бывает перед трудной беседой, и произнес страшноватым свистящим шепотом:

– Просите!

В следующее мгновение он не сдержался и, давая выход гневному порыву, всадил в подлокотник кресла ножницы.

Тихо открылась дверь, звякнули шпоры. Послышался негромкий, очень спокойный голос:

– Ваше высокопревосходительство, генерал Каппель по вашему повелению прибыл.

Ощущая, как в виски ему натекло что-то горячее, тяжелое, Колчак поднял глаза, увидел стоявшего в проеме двери усталого невысокого человека, глядевшего прямо перед собой. Поймав взгляд адмирала, Каппель не отвел глаз в сторону, и Колчак понял: этот человек никогда не сказал про него ни единого худого слова, а всякие нашептывания Лебедева – всего лишь нашептывания, и вздохнул облегченно.

Он вышел из-за стола и протянул Каппелю сразу обе руки:

– Владимир Оскарович, наконец-то вы здесь. Я рад, очень рад!

Колчак был прекрасным физиономистом, хорошо разбирался в человеческой психологии, если человека он видел сам, то ему можно было ничего не говорить, он очень точно угадывал характер. Адмирал провел Каппеля к креслу:

– Садитесь, пожалуйста!

Каппель сел, но тут же вскочил:

– Ваше высокопревосходительство!

Колчак вторично усадил Каппеля в кресло.

– Меня зовут Александром Васильевичем.

Проговорили они вместо запланированных пятнадцати минут полтора часа. Из кабинета в приемную вышли под руку.

Позднее Колчак написал: «Каппеля я не знал раньше, – признание адмирала, в отличие от Лебедева, было искренним, – я встретился с ним в феврале 1919 года, когда его части были выведены в резерв, а он приехал ко мне в Омск. Я долго беседовал с ним и убедился, что он один из самых выдающихся молодых начальников».

Надо с грустью заметить, что жить к той поре и тому, и другому оставалось меньше года.

В приемной адмирал сказал Каппелю:

– Владимир Оскарович, если что-то нужно будет для вашего корпуса – сообщите. Все будет исполнено.

Это слышали все. Как и все видели, что Колчак проникся к Каппелю особым уважением.

Больше ни один человек не приходил к адмиралу наушничать на Каппеля: это могло кончиться плохо.

Вечером к омскому перрону с шипением и резкими веселыми гудками подкатил пассажирский состав, ведомый мощным «микстом», не раз доставлявшим скорые поезда в Париж. Каппель, одетый в шубу, покрытую обычным солдатским сукном, ловко вспрыгнул на заснеженную ступеньку – дожидаться, когда кондуктор сметет с нее белый мусор и обколет лед, не стал, – быстро прошел в свое купе.

Там сбросил шубу. Некоторое время неподвижно сидел у окна, опершись локтями о столик, разглядывал людей, суетившихся на перроне.

Он находился под впечатлением, оставшимся после разговора с адмиралом.

По перрону с важным видом ходил старший кондуктор – степенный старик с пушистыми серыми бакенбардами и тоненькими погончиками, прилаженными к черному «романовскому» полушубку. За ним неотвязно, будто собачонка, бегал большеухий носатый паренек с фонарем в руке – ученик.

Старик втолковывал молодому человеку, как надо жить, вскидывал поочередно руки, окутывался паром, иногда тыкал пальцем в пространство. Носатый паренек внимал ему, заглядывал в рот. Выдав очередную порцию наставлений, старик умолкал и продолжал неспешное движение туда-сюда по перрону.

Каппель улыбнулся: слишком уж забавно это выглядело из купе вагона, куда с перрона не доносился ни один звук.

Мысли его снова унеслись в кабинет адмирала, в его штаб: Каппель никак не мог понять, почему Лебедев, покорно сгибая тонкий, как у девицы, стан перед адмиралом, поступает во вред своему шефу? Это что, глупость? Впечатление глупого человека Лебедев не производил. Вхож в высшие академические круги… Неужто все дело в обычной зависти к успехам Каппеля, в ревности, в нежелании допускать других людей к Александру Васильевичу Колчаку? Губы у Каппеля недоуменно дрогнули.

Сейчас, когда колчаковские войска ведут успешные боевые действия, берут город за городом, Лебедев ни с кем не желает делить славу победителя… Бред какой-то.

Через семь минут вагон дернулся, и омский перрон неторопливо поплыл назад, в темноту мутной холодной ночи.

Утром Каппель оказался в Екатеринбурге. Город был не столь оживлен, как, допустим, Омск или Курган, стены домов покрыты пороховой копотью – здесь шли тяжелые уличные бои. На вокзальной площади, заснеженной, с крутыми отвалами, своими макушками достигающими фонарей, прикрепленных к столбам, Каппель взял возок и поехал по адресу, по которому должны были находиться старики Строльманы.

Увидев зятя-генерала, старик прослезился, покрутил головой, давя в себе жалобный скулеж, пытаясь сладить с собою, но не смог, это оказалось выше его сил. Плечи у Строльмана задергались, как в припадке. Каппель обнял старика:

– Полноте… полноте.

– А Олечка… Олюшка… Ты знаешь о нашей беде, Володя?

– Знаю.

– Не уберег я ее. – Плечи у старика затряслись сильнее. – Прости меня, ради бога.

– Я пробовал отыскать ее в Москве – бесполезно.

Спина старика была худой, костистой, лопатки углами выпирали из-под жилета.

– Надо собираться, – сказал Каппель, – у нас мало времени.

Старик перестал плакать, достал из кармана большой, как полотенце, платок, вытер им лицо.

– Куда собираться?

– Я увожу вас с собой.

– Прости, Володя, но – куда?

– В Курган. Там сейчас формируется мой корпус. Через четыре часа будет поезд из Перми, нам надо на него успеть.

Строльман глянул на часы:

– Я не успею.

– Надо успеть.

Старик заохал, засуетился, движения его сделались бестолковыми, в них было много лишнего.

– Ох, я не успею, – горестно пробормотал он.

– Надо успеть, – повторил Каппель, прислушался к