– Спят. Они поднимаются поздно. Пусть спят. Им самая пора набираться сил, самый возраст… – В голосе Строльмана появились ворчливые нотки, и он стал похож на дряхлую, с облезающим пером наседку.

Строльман вновь заохал, заквохтал, заметался по квартире.

– А может, лучше поедем завтра, а, Володя?

– Лучше сегодня. Я не могу оставлять часть надолго.

В ответ раздалось квохтанье.

На сборы потребовалось всего три часа – крупных вещей не было, – все осталось там, в доме при пушечном заводе.

– Чем меньше вещей – тем лучше, – окинув имущество строгим взором, кратко произнес Каппель.

– Как же это, Володя? – жалобно проговорил Строльман, поднял вопросительно брови. – Всю жизнь собирал, копил, обрастал имуществом, считал, что так надо, и вдруг… Нищий я стал, совершенно нищий. – Он вновь всхлипнул.

Каппель обнял его:

– Успокойтесь, пожалуйста. Прошу вас!

Через час они уже сидели в купе пермского поезда. К ним заглянул кондуктор, увидел генерала, козырнул, проговорил жалобным тоном:

– Это что же такое получается, господин генерал! Железная дорога работает все хуже и хуже. Ни один поезд уже не приходит по расписанию – все опаздывают.

Каппель сделал неопределенный жест: в делах железной дороги он не разбирался.

В Кургане штабс-капитан Павлов был счастлив. Варечка дала согласие выйти за него замуж. Павлов прижал к губам тоненькие Варины пальцы, прошептал благодарно:

– Варечка, спасибо вам. Вы никогда не пожалеете, что решили стать моей женой.

Варя была растеряна: все происходящее казалось ей неким сном. Она глядела влюбленными глазами на Павлова и спрашивала себя: счастлива ли?

Она была счастлива.

Венчание происходило в небольшой, с темной игрушечной колокольней церкви, рано утром, поскольку днем батюшка – доброжелательный, с лучистыми глазами иерей – собирался отбыть в Тобольск, в епархию. Варя была тиха и растеряна. Павлов пробовал шутить, но оттого, что сам был оглушен свалившимся на него счастьем, шутки у него не очень удавались.

Павлов сумел даже достать золотые обручальные колечки – нашлись подходящие в бывшей ювелирной лавке, хоть та и была закрыта, но штабс-капитан сумел отыскать ее хозяина – он снимал частную квартиру, Прятался от всех, боялся грабежей. Ювелир и вынес из темного потайного закутка на белый свет кожаный баул с драгоценностями. Варе обручальные колечки понравились.

А потом молодожены на быстрой тройке, в кошеве, застеленной двумя хорошо выделанными медвежьими шкурами, катались по окрестностям Кургана, дышали снежным простором, морозом, останавливались у Тобола, накрытого толстым белым одеялом, целовались под соснами и удивлялись – неужели они всего полтора месяца назад находились в горячем пекле, кланялись пулям и совершенно не обращали внимания на красный от крови снег? Тогда казалось, что так все и должно быть, сама природа снега – красная, кровянистая. А на самом деле снег, оказывается, – белый… Пушистый, нежный, толстый, лежит на земле горностаевой шубой.

– Я бы здесь осталась навсегда, – неожиданно заявила мужу Варя, обвела рукой пространство. – Мне здесь очень нравится.

– Варя, вам здесь скоро станет скучно. – Павлов никак не мог перейти на «ты», продолжал обращаться на «вы» – так было проще и привычнее.

– Саша, меня можно звать на «ты». Можно и нужно.

– Понимаю, но… – Павлов развел руки в стороны.

– А скучно мне не станет… Я в этом уверена.

– В Кургане нет даже десяти тысяч жителей, я недавно прочитал в путеводителе. По сравнению с Москвой это не город, а городок, конопляное зернышко… Нет, Варюша, жить надо в большом городе. Москва златоглавая, Санкт-Петербург – вот что надо.

– Почему этот город называется так странно – Курган?

Павлов, не отвечая на вопрос, прыгнул в кошеву, приподнял меховой полог:

– Поехали!

– Куда?

– Поехали! Это недалеко, версты четыре отсюда… Поехали!

Через четыре версты они увидели огромный заснеженный холм, ровный, как лысина какого-нибудь почтенного старца; ветер сдувал с макушки холма белые кудрявые космы, сбрасывал вниз, швырнул охапку под ноги и молодоженам. Варя прижалась к мужу.

– Это и есть тот курган, от которого пошло название города, – сказал Павлов.

– Он насыпной?

– Наверняка насыпной. Тут было становище какого-то татарского князька, какого именно, история уже не помнит – имя его не сохранилось. Князька этого, по-моему, убил Кучум.

Тихо было, таинственно в этом месте, ни стука дятлов, ни птичьих скриков, словно место это заколдовано и стало оно необитаемым, очень недобрым, лишь шумели здесь росшие неподалеку сосны, роняли с макушек сор, сдуваемый ветром.

Варя поежилась:

– Неуютно здесь как-то.

Штабс-капитан притянул жену к себе.

– Не бойся, – произнес он тихо, успокаивающе, отметил про себя, что впервые в жизни обратился к Варе на «ты».

– Саша, пора возвращаться в город. Скоро начнут съезжаться гости.

Застоявшийся конь донес их до города, до самого дома за двадцать минут.

– Автомобиль, а не конь, – одобрительно отозвался Павлов.

Гостей было много. Верховодил среди них Василий Осипович Вырыпаев. Несмотря на полученное недавно полковничье звание, он продолжал носить погоны с тремя звездами – не торопился повышать себя.

Ждали Каппеля, но он не приехал. Его вообще еще не было в городе. Как сообщил расторопный адъютант генерала, поручик-поляк, из Омска Каппель выехал не в Курган, а в Екатеринбург.

Экспресс, шедший из Перми, мало чем отличался от обычного товарняка: останавливался у каждой водокачки, свистел, пыхтел, скрежетал чугунными сочленениями, словно собирался с духом перед очередным броском в пространство, потом, подобно Змею Горынычу, пускал длинную шипучую струю пара и совершал рывок до следующей водонапорной башни.

Дочь Каппеля Таня вела себя спокойно, она оказалась взрослой не по годам, а вот Кирилл, когда засыпал, то во сне плакал и звал мать. Старик Строльман привычно склонялся над ним, успокаивал. А у Каппеля болезненно дергался рот, глаза делались влажными.

Он молчал. Иногда приподнимался и широким крестом осенял детей.

Станция проносилась за станцией, водокачка – за водокачкой.

В Курган поезд прибыл ранним утром. Было темно. Два тусклых фонаря сиротливо вглядывались в перрон. Проку от их света не было никакого.

Поезд в Кургане стоял долго, поэтому Каппель медлил до последнего, не хотел будить детей; впрочем, оказалось, что будить их и не надо было, вскоре они проснулись сами: Таня первой приподнялась на постели, отерла кулачками глаза и спросила хрипловатым шепотом:

– Где мы?

Жалость сжала Каппелю горло, он закашлялся.

– Мы дома, – проговорил он тихо.

– Мама уже здесь? – Таня обрадованно повысила голос. – Она тут?

Генерал отрицательно покачал головой:

– Нет.

Под окнами вагона прошли несколько офицеров – это Каппеля встречали штабные работники, – первым шагал Вырыпаев, свежий, подтянутый, краснолицый с мороза. Он лихо вскинул руку к папахе, едва генерал показался на ступеньках вагона.

Рядом с Вырыпаевым грузно топтался, со скрипом давя подошвами снег, полковник Барышников, начальник штаба – человек толковый и с хорошей головой, но вот ведь, как всегда, пьяный, Сейчас от Барышникова также несло какой-то застарелой сивухой: похоже, полковник пил не закусывая, дурной запах просто лез из Барышникова, противно щекотал ноздри. Каппель почувствовал, как у него разом одеревенело лицо, но вида, что он недоволен начальником штаба, не подал.

– Я не один, – тихо произнес Каппель, обращаясь только к одному Вырыпаеву, – со