– С ним все в порядке. Скоро приедет в Чикаго. В отпуск по ранению.

– Представляю, как тебе не терпится его увидеть.

Филлис кивнула.

– Ему будет полезно побыть дома. Ради мамы.

И ради тебя тоже, подумала я, но вслух этого не сказала, а поднялась на ноги.

– Думаю, мне пора.

Филлис проводила меня до двери.

– Пока, Аки, – сказала она.

В свете вечерней зари я вдруг разглядела, как она хороша, Филлис, с ее темными проницательными глазами. Отчего я так долго умудрялась этого не заметить?

От Дэвисов я ушла с мыслью, что выполнила один из советов тети Юнис: открыла рот.

Когда я вернулась домой, родители снова спали.

Папа уволился из “Алохи” и устроился санитаром в больницу Хенротин. Начинал он работать в семь, так что теперь у них с мамой было одинаковое расписание. У меня гора упала с плеч, что он больше не причастен к незаконным делишкам на Северной Кларк пять дней в неделю.

Позвонить по телефону было еще не поздно, что я и сделала. На этот раз трубку сняла Нэнси, а не кто-то из ее домашних.

– Ох, Аки, я так рада слышать твой голос. Филлис сказала мне, что ты, может быть, позвонишь.

И Нэнси с разбегу принялась болтать обо всем на свете – от семейных дел до профессора по прозвищу Рип Ван Винкль.

Как человек, который нашел момент включиться и поучаствовать в прыжках через две скакалки, я втиснулась в разговор, когда Нэнси взяла паузу.

– Знаешь, мне очень жаль. Прости, что я втянула тебя в эту историю.

Но, похоже, с того происшествия минуло уже достаточно времени, чтобы Нэнси смогла разглядеть в нем и положительные черты.

– Что ты, так интересно оказалось побыть арестанткой! Я подружилась с девушками, которых везли со мной в автозаке, особенно с секретаршей из приемной врача. Вот ты знала, к примеру, что полицейские шантажировали тех девушек, кто сделал аборт? Можешь себе такое представить?

Это откровение дошло до меня не сразу.

– Повтори еще раз.

– Полицейские, узнав, кто сделал аборт, приходили к девушкам на дом и вымогали у них деньги. Мне секретарша рассказала об этом.

Нэнси, гордая этой новой дружбой, болтала без умолку, рассказывая, как она утешала молодую женщину все то время, что они провели за решеткой.

Чем еще Нэнси со мной делилась, я и не слышала, сосредоточиться не могла. Я могла думать только о том недостающем звене, которое она мне предъявила, о причине, по которой Роза в мае нуждалась в деньгах. А также о том, почему сержант Грейвс хотел уничтожить все указания на то, что перед смертью она сделала аборт.

Назавтра утром я первым делом спустилась на второй этаж к Харриет. Повезло, что Дуглас, когда она мне открыла, был там. Я от двери увидела, что он сидит на ее кровати, без обуви, и почему-то от вида его ног в носках мне сделалось ужасно неловко.

Харриет пригласила меня войти, и я передала им слова Кейзо о том, что он видел Розу на станции метро перед самой ее смертью, и о том, что в тот момент с ней рядом был полицейский. Про револьвер я ничего не сказала, потому что, хотя и стала доверять им побольше, полностью все-таки открываться остереглась.

– Мне сказали, что полиция прибыла на место происшествия через пятнадцать минут. Но если полицейский уже был с Розой, почему такая задержка? И почему он не объяснил никому, что именно там случилось?

– Действительно, это странно, – согласился Дуглас. – Но прошло уже больше пяти месяцев. Даст этот Кейзо показания окружному прокурору?

– Ни за что не даст, – покачала я головой. – Но у меня есть соображения, кто мог быть этим полицейским.

Дуглас глубоко вздохнул.

– Опять ничего весомого, Аки. Если кто-то в самом деле толкнул Розу под колеса того поезда, я не меньше тебя хочу, чтобы его взяли за жабры. Но без авторитетного свидетеля? Не думаю, что есть шанс.

– А что, если сделать так, чтобы полицейский сам в этом сознался? – спросила я.

– И с какой бы то стати? – вступила в разговор Харриет, которая до того только мрачно кусала губы.

Мы вертели ситуацию так и эдак. Харриет считала, что план, который мы с Дугласом сочинили, дурацкий. Может, так оно и было. Но я не могла не сделать хотя бы попытку.

Вернувшись домой, я удивилась, обнаружив, что мои родители еще там, сидят за обеденным столом. На столе между ними стоял на подложенной под него прихватке металлический чайник, а рядом – две японские чашки без ручек и еще маленькая синяя коробочка. С моим кольцом. Я приклеилась к ней глазами.

– Ты оставила это на комоде, – сказала мама по-японски.

Отец выглядел усталым. Его волосы, в которых до войны почти не было седины, совсем побелели, а на макушке так поредели, что кожа просвечивала.

– Это от Арта, – сказала я. – Мы обручились.

Я ждала, что мама вскрикнет от счастья, но они с отцом сидели, как статуи, на своих жестких стульях.

– И когда вы намерены пожениться? – спросила мама.

– Наверное, когда он в отпуск приедет.

Я понятия не имела, когда это может быть.

– Ты уверена в этом?

Я нахмурилась.

– Я думала, вы обрадуетесь. Особенно ты, мама. Ведь ты если и говорила о чем с нами с Розой, так это о том, как выйти замуж.

– Я не хочу, чтобы ты торопилась.

– Не убегай из-за Розы, – вставил отец по-английски.

– Мне нравится Арт, и папе он нравится, – продолжила моя мама. – Но произошло так много перемен. Слишком много перемен. Может, не стоит вносить еще какие-то новые.

Я цапнула коробку со стола. “Что вы вообще понимаете? – хотелось сказать мне. – Вы-то сами поженились не по любви!” И хотя в глубине души я понимала, что в словах матери присутствует здравый смысл, мне было не до того, чтобы в него вникнуть.

Дуглас нанял посыльного и тот доставил в полицейский участок конверт, адресованный сержанту Грейвсу. Записку я написала от руки:

Уважаемый сержант Грейвс!

Прошу вас прийти ко мне домой сегодня в два часа дня, чтобы обсудить крайне срочное дело, касающееся моей сестры Розы. У меня имеются доказательства того, что ее смерть не являлась несчастным случаем. Это было не самоубийство. Я собираюсь передать эту информацию прессе, но надеюсь, что прежде вы встретитесь со мной лично и мы обсудим этот вопрос.

Искренне ваша,

Аки Ито

Это письмо сержант Грейвс принял всерьез; я в окно видела, как без нескольких минут