Читать онлайн Кларк и Дивижн - Наоми Хирахара

Наоми Хирахара

Кларк и Дивижн

© Naomi Hirahara, 2021

© Э. Меленевская, перевод на русский язык, 2025

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2025

© ООО “Издательство Аст”, 2025

⁂

Посвящается

Хизер Джейн

и Сью Кинитоми Эмбри

(1923–2006)

Глава 1

Роза всегда была рядом, даже в самый миг моего рождения. Плод лежал неправильно, ножками; акушерка, вся в поту, своем и моей матери, билась уже часы, и не до того ей было, что моя трехлетняя сестренка подкралась к истерзанной кровати. По словам акушерки, мама выкрикивала что-то непотребное по-японски, когда Роза, первой углядев выскользнувшую частичку меня, схватилась за липкую ступню и что было сил потянула.

– Ито-сан! – прорвался вопль акушерки сквозь хаос, и мой отец вошел, чтобы вывести Розу из комнаты.

Она вырвалась и убежала; папа не смог сразу ее поймать, а когда поймал, не смог удержать. Несколько минут, и Роза, нимало не испугавшись вертлявого окровавленного тельца, вернулась, чтобы принять меня в свои объятья и в свой фан-клуб. До конца ее дней и даже после она всегда была со мной.

Наша первая встреча стала преданием семейства Ито о том, как я появилась на свет в городке Тропико, название которого сегодня вряд ли кто в Лос-Анджелесе вспомнит.

Было время, когда я не представляла себя отдельно от Розы. Мы спали вместе, свернувшись мокрицами, на тонком матрасике пачанко, плоском, как блин, но нам все было нипочем. Позвоночники тогда были гибче. С нас бы сталось и на земле спать на одном только одеяле, да мы и спали порой, в жару южнокалифорнийского позднего лета, с золотистым щеночком Расти в босых ногах.

Тропико был местом, куда мой отец и другие японцы приехали возделывать плодородную аллювиальную почву, выращивать на ней клубнику. Они были “иссеи”, первое поколение японских иммигрантов, пионеры, которые породили второе поколение – нас, “нисеев”. Папа справлялся успешно, пока не началось наступление жилых кварталов. Другие фермеры-иссеи уехали на юг, в Гардену, или на север, в долину Сан-Фернандо, но папа остался и подрядился работать на одном из продуктовых рынков в центре Лос-Анджелеса, всего в нескольких милях от дома. На рынке “Тонаи” продавались все мыслимые овощи и фрукты: сельдерей “Паскаль” из Венеции, салат “айсберг” из Санта-Марии и Гваделупы, клубника “Ларсон” из Гардены и “лучшие дыни Хейла” из Империал-вэлли.

Моей матери не было еще двадцати, когда она в 1919 году приехала из Кагосимы, чтобы выйти замуж за моего отца. Две семьи были издавна знакомы, но хотя впрямую моя мать “невестой по фотографии” не считалась, по сути, примерно так. Моему отцу, который получил мамино фото от своей собственной матери, приглянулось ее лицо – сильная и широкая челюсть подсказывала, что ее обладательнице по силам выжить на передовых краях Калифорнии. Эта подсказка подтвердила себя: мать во многих отношениях оказалась покрепче даже отца.

Когда мне исполнилось пять, папу повысили до управляющего, и мы переехали в дом побольше, но по-прежнему в Тропико. Неподалеку от дома располагалась остановка электрического “красного” трамвая, так что до работы папа мог бы добираться на нем, но обычно он все равно ездил на своем “форде” модели А, потому что был не из тех, кто станет дожидаться трамвая. Мы с Розой, как и раньше, жили в одной комнате, но теперь у каждой имелась своя кровать, хотя в определенные ночи, когда ветра со стороны Санта-Аны задували в щелястые оконные рамы, я в конце концов переползала в кровать к сестре. “Аки!” – взвизгивала она от того, что я задевала ее икры своими ледяными ногами. Но отворачивалась и засыпала, а я продолжала дрожать и в ее постели, пугаясь теней платанов, трепещущих на ветру, безумных ведьм в лунном свете.

Может, из-за того, что моя жизнь началась с ее хватки, мне, чтобы чувствовать себя живой, требовалось быть с ней рядом. Я всегда училась у нее и ей подражала, хотя никогда не смогла бы стать такой, как она. Лицо у меня часто краснело и опухало, так как я мучилась от сенной лихорадки, вызванной амброзией, высокие стебли которой проросли в каждой трещине бетонного дна реки Лос-Анджелес. У Розы цвет лица, напротив, был безупречный, лишь одна родинка сидела на верхней точке правой скулы. Всякий раз, оказавшись достаточно близко, чтобы посмотреть ей в лицо, я чувствовала себя приземленной, отцентрованной и затверделой, и казалось, что этого никаким сдвигом в наших обстоятельствах не поменять.

Окруженная почитателями, Роза держала их ровно на таком расстоянии, чтобы выглядеть загадочной и желанной. Этому умению учили нас наши родители. Хотя с другими американцами японского происхождения отношения у нас были хорошие, мы с разбором подходили к знакомствам – по крайней мере, так было до войны. Наши соученики по школе, в основном белые из верхушки среднего класса, бывали на мероприятиях вроде балов и собраний “Дочерей американской революции”, куда таким, как мы, доступа не было. Имелось среди соучеников и с дюжину нисеев, отпрысков владельцев цветочных магазинов и садовых питомников – умных, послушных мальчиков и безукоризненно одетых девочек, но те, как отмечала Роза, “уж слишком старались”. Сама Роза в этом смысле никаких особых усилий не прикладывала, и я, когда ее дома не было, снимала свое клетчатое платье и тайком примеряла фирменный Розин наряд: белую блузку, длинную трикотажную юбку цвета хаки и тонкий лимонно-желтый свитер того оттенка, какой обычная девушка-нисейка ни за что себе не позволит. В полный рост я рассматривала себя в зеркале, вделанном в дверцу гардероба, хмурясь на то, как выпячивается под юбкой живот; к тому ж юбка была мне длинновата, доходила до щиколоток, но зато прикрывала толстые икры. А лимонный тон желтого придавал коже землистый и болезненный вид, еще раз подтверждая, что одежки Розы не про мою честь.

Во внешкольное время мы с Расти подолгу гуляли по Тропико. В те давние годы можно было бродить меж зарослей оленьей травы, кусты которой походили на простертых ничком женщин, под ивами, где на изящных лапках недвижно стояли в воде ослепительно белые цапли, и слушать песни западных жаб, пронзительные, как гуд электрических проводов под напряжением. Это было до того, как река Лос-Анджелес разлилась, в результате чего город залил ее русло бетоном. Потом жабы были