Мне бы и хотелось, чтобы мои подростковые годы прошли на свежем воздухе, наедине с собакой, но нет, взрослея, я должна была взаимодействовать с другими людьми, ровесниками. Поскольку вне школы представлялось не так много случаев пообщаться с белыми девочками (белых в нашей среде звали “хакудзин”), когда меня пригласили однажды, это стало событием.

Как-то в восьмом классе Виви Пеллетье, которая сидела рядом со мной, вручила мне приглашение на вечеринку у бассейна. Оно было написано от руки на белой бумаге с зубчатым краем. Ходили слухи, что Пеллетье, переехавшие в Лос-Анджелес из Европы, как-то связаны с кинобизнесом. Поселились они на Лос-Фелиз-Хиллс и одни из первых в этом районе обзавелись собственным бассейном.

Я так крепко вцепилась в это приглашение, что, когда я показала его маме, оно было влажным, а та призадумалась, стоит ли мне идти. Предстоял прием высокого хакудзинского тона, и кто его знает, вдруг я все-таки опозорю семью. За мной уже числились промашки вроде той, когда во время ундокая, спортивных соревнований, которые проводила в Елисейском парке наша японская школа, я носилась туда-сюда с красным пятном на шортах из-за того, что у меня сбилась прокладка.

И еще встал вопрос с купальником. У меня был старый, из ситца в полоску, бесформенный и обвисший на ошири, то есть заднице, так, будто поддет подгузник. Этот купальник вполне сходил для японских пикников в Уайт-Пойнте, неподалеку от рыбоконсервных заводов на Терминал-айленд, где проживало около двух тысяч иссеев с нисеями. Однако для приема у бассейна Виви Пеллетье он не годился.

– Разреши, и все, – сказала Роза матери. – А мы с ней сходим и купим новый костюм.

Мы отправились в галантерею на Первой улице в Маленьком Токио. Выбор был так себе, но я все-таки подыскала цельный темно-синий купальник, в который поместились мои пышные ягодицы.

Костюм я принесла в сумке вместе с моим подарком, набором пуховок для тела, который, как мне показалось, подходил девушке родом из Франции. Раньше на таких сборищах мне бывать не случалось, и теперь я внимательно присматривалась к гостям, чтобы не допустить серьезной промашки. С некоторыми девочками пришли их мамы, но я была рада, что явилась одна. Моей маме, как единственной там японке, было бы страшно не по себе, а Роза точно спятила бы от скуки.

Мы как раз доели сэндвичи, яичный салат между ломтиками хлеба со срезанной коркой, когда мать Виви потянула меня в комнату, которую назвала салоном. Я испугалась, что снова сделала что-то не так.

– Мне очень жаль, но не могла бы ты в другой день прийти поплавать с Виви?

Что, мать Виви думает, что я пришла неподготовленной?

– Мой купальник у меня в сумке.

– Нет, нет, дорогая. Проблема не в этом.

У миссис Пеллетье были широко расставленные глаза и высокий лоб, что делало ее похожей на какого-то лесного зверька из диснеевской “Белоснежки”.

И тут до меня дошло. Это было как в Бруксайд-парке в Пасадене: матери не хотели, чтобы я находилась в одном бассейне с их дочерьми.

Я выбежала в парадную дверь, не попрощавшись с Виви. Путь был под гору, но долгий, и у меня все тряслось, пока я топала по асфальту.

Когда я вошла в нашу заднюю дверь, Роза оторвалась от выкройки платья, которую они с мамой за кухонным столом вырезали.

– Почему ты дома так рано?

Не сумев удержаться от слез, я рассказала, что произошло.

– Говорила же тебе не ходить, – пробормотала мама по-японски.

С ней так и бывало: если пренебрежение к ней выказывали соотечественники-иссеи, обида ее проявлялась жаркой вспышкой гнева, но когда дело касалось хакудзинов, как мужчин, так и женщин, мать сдувалась, наполовину веря в правоту того, что они о нас думали.

Роза терпеть такое не собиралась.

– Зря я, что ли, потратила день на покупки, – пробормотала она и потребовала, чтобы я пошла с ней разбираться с миссис Пеллетье.

Я пыталась сопротивляться, но сестра, как обычно, одолела меня и потащила к машине. Когда она на чем-то настаивала, вся наша семья в конце концов ей поддавалась.

На пороге Пеллетье Роза несколько раз подряд придавила дверной звонок. Выглядела она потрясающе: платье в рюмочку обхватывало тонкую талию, а кожа почти светилась. Миссис Пеллетье она не дала даже возможности поздороваться.

– Вы пригласили мою сестру на прием у бассейна, а потом не разрешили ей искупаться?

Миссис Пеллетье побагровела, как свекла, и попыталась оправдаться, сказав, что она-то всецело за, но ее гостям было неудобно.

– Аки может прийти и поплавать в любое другое время, – сказала она.

Но Роза, как обычно, не отступилась.

– Это неприемлемо. Вы должны извиниться перед моей сестрой.

– Ох, дорогая, мне так жаль. Правда, жаль. Я недавно в Америке.

“Но мы-то – нет”, – подумала я.

Роза не стала произносить речей о расовом равенстве и о чем-то подобном. Всю дорогу домой мы молчали. Вечером я рано улеглась спать, а Роза, когда стемнело, забралась ко мне в постель и обняла меня. Дыхание у нее после ужина кисло отдавало такуаном, любимой маминой закуской из маринованного дайкона.

– Никогда не позволяй им думать, что они лучше тебя, – прошептала она мне в ухо.

В понедельник Виви со смущенным видом вернула мне мою сумку с купальником и запиской на все той же белой бумаге, вероятно, благодарностью за подарок, который я принесла ей на день рождения. Я едва на нее глянула, а сумку, не прочитав записку, выбросила в мусорное ведро в коридоре.

В школе мне удалось завести пару подружек, но то были девочки, которые выглядели такими же отщепенками, как и я. Если нас что-то объединяло, так это страх остаться одной за обедом и на переменках.

Я дождаться не могла, когда перейду в старшие классы и попаду в один школьный двор с Розой. Здание старшей школы построили за пять лет до того – псевдоготическое сооружение, наводившее на мысль о “Грозовом перевале”, если не считать, что стояло оно не на туманной пустоши, а на залитом солнцем холме.

Когда я наконец поступила в десятый класс, я повсюду таскалась за Розой и ее поклонницами – точно так же, как дома у нас таскался за мной из комнаты в комнату Расти. На людях она едва обращала на меня внимание, лишь иногда роняла, закатывая глаза: “Куда ж деваться, она моя младшая сестра”.

Роза оказалась единственной нисейкой в школьном драмкружке. Однажды вечером она вошла в нашу спальню с переплетенным сценарием в руках. Щеки ее пылали.

– Представляешь, Аки, мне