Все еще влажной рукой я взяла револьвер с кухонной стойки и пошла в спальню вернуть его в коробку для бэнто. Никто из нас не проронил и слезинки. Мама ни слова не сказала про револьвер. Мы тихо сидели по разным комнатам, прислушиваясь к плеску воды в ванной, где отмывался отец.

Я просидела дома почти до вечера следующего дня. Родители, оба, позвонив на работу, сказались больными и отлеживались, приходя в себя от вчерашнего потрясения. Мама откалывала куски от нового блока льда, чтобы прикладывать холодные компрессы к ушибленному папиному плечу. Около четырех я села в автобус, который доставил меня прямо к окружному моргу, куда мы с папой отправились, только приехав в Чикаго.

Время близилось к закрытию, и служащие в большинстве собирались на выход.

Коронер сидел за столом, стопки картонных папок выше прежнего толпились вокруг него, как нетрезвые часовые. Я постучалась в открытую дверь. Он поднял глаза. Голубые, они были такими же притягательными, какими запомнились мне все эти месяцы назад.

– О, мисс Ито, – сказал он так, словно только и ждал, что я появлюсь у него в кабинете.

Я застыла в дверном проеме:

– На этой неделе к нашей двери доставили исправленный отчет коронера.

Коронер поправил очки для чтения.

– Да, я попросил одного нашего сотрудника лично это вам передать.

– Там ни слова нет об аборте.

– Так вы, кажется, этого не хотели? Так мне сказал тот полицейский. Он все уговаривал меня упоминание об этом убрать и наконец убедил. Все обдумав, я внес поправки в отчет.

Странно. С какой стати полицию заботит такая деталь?

– Полицейский? Это кто же?

– Сержант Грейвс из участка на Восточной Чикаго-авеню. Он сказал мне, что обращается с этой просьбой от имени вашей семьи.

От морга до “Кларк и Дивижн” я ехала в самый час пик. В автобусе было битком, я стояла плечом к плечу с какими-то секретаршами и думала о сержанте Грейвсе. Уже несколько недель не видела я его аккуратной стрижки и блеклых, еле заметных веснушек. Он выражал сочувствие к тяжелому положению японско-американских переселенцев. Он окоротил офицера Трионфо, когда тот пререкался со мной. Казалось, он всегда готов выслушать и вникнуть в положение. Но почему он вмешался сейчас и попросил убрать упоминание об аборте Розы? Почему солгал следователю и сказал, что просит от нашего имени? И случайность ли, что произошло это примерно в те дни, когда полиция проводила налет на клиники-абортарии?

Когда я вернулась домой, родители были в постели. Должно быть, проснулись, чтобы поужинать, а потом снова легли. На тарелке лежал свежий сэндвич. А рядом письмо мне, пришедшее из Миссисипи.

Я взяла письмо, сэндвич и стул и вышла в общий коридор. Мне больше всего нравилось там сидеть, потому что можно было смотреть в узкое окошко на горизонт. Уже стемнело, но все-таки видны были верхние этажи соседних домов, освещенные окна и движущиеся в них силуэты, свидетельствующие о том, что за пределами нашего здания идет жизнь.

Я съела половину сэндвича, поставила тарелку на пол и вытерла пальцы. Аккуратно вскрыла конверт, представляя, как язык Арта облизывает край клапана. В письмах мой жених был красноречивей, чем в жизни, и стало понятней, почему он пошел учиться на журналиста.

Дорогая моя!

Уже несколько дней от тебя нет вестей, поэтому пишу коротенько спросить, как у тебя дела.

В Миссисипи стало наконец попрохладней. Температура сейчас около семидесяти, не такая уж разница с Чикаго.

Койку рядом со мной занял новый сосед. Его фамилия Фунабаши, но на вид он вполне белый. Его мать ирландка, так что я рассказал ему историю тети Юнис. Он из Нью-Джерси. Его брат служил в армии до бомбардировки Перл-Харбора, и начальство мучилось, куда его приткнуть, пока на Гавайях не сформировали 100-й нисейский батальон.

Поскольку мы оба не были в лагере и оба не с Гавайев, мы здесь – чужаки. Кое-кто из нисеев не в силах понять, что мы вообще такое и как к нам относиться, но нас с ним это устраивает.

С другого боку сосед у меня нисей, который большую часть жизни прожил на Окинаве. Представь себе, его призвали в японскую армию, когда он плыл на корабле обратно в Америку. Его призвали обе враждующие страны! Он неважно говорит по-английски, но каким-то образом мы все-таки понимаем друг друга. У него крупное, массивное тело. Уверен, под конец ему доверят “браунинг” (то есть пулемет).

Странно думать, что нас изолируют друг от друга, как будто мы не должны быть в одном строю с солдатами-белыми. Мы настолько же отличаемся, насколько мы одинаковы. Впрочем, не стану заходить далеко, не хочу подвергаться цензуре.

Пожалуйста, напиши, когда у тебя будет возможность. Я хочу знать, чем ты занимаешься.

Безумно люблю тебя.

Искренне твой,

Арт

Сложив письмо, я спрятала его обратно в конверт. Все письма Арта я хранила в коробке из-под сигар, которую папа принес домой из “Алохи”. Между письмами лежал медальон с песком, оставшимся в моих туфлях после нашего первого настоящего свидания, а под письмами – возвращенные деньги из-под залога.

Я знала, что обручальное кольцо нужно забрать из ломбарда как можно скорей. Продать его на сторону без моего согласия там не имеют права, но не очень-то я доверяла тем, кто ведет дела в районе красных фонарей на Кларк-стрит.

В общем, я поспешила туда, на сей раз надеясь наткнуться на Джорджину и ее друзей. Я больше не боялась Джорджины, особенно теперь, когда знала, как ее зовут. Но танцорам, видно, еще не пришла пора появиться на улице, потому что попадались мне на пути одни только игроки-хакудзины, спешащие перекусить перед очередной ночью за картами.

Ломбард был еще открыт, витрина полна часов и ювелирных изделий, выставленных на подставках, обтянутых черным фетром. С содроганием сердца я стала высматривать свое колечко. Но нет, к счастью, его не было среди выставленных на продажу вещиц. Надо полагать, оно надежно спрятано под прилавком.

Звякнув колокольчиком, я вошла в лавку. Из задней комнаты, что-то жуя, вышел закладчик.

– Я хочу вернуть свое кольцо.

Открыв сумочку, я достала из внутреннего кармана закладную квитанцию, конверт с залоговыми деньгами и двадцать долларов, которые дал мне Рой, чтобы покрыть проценты.

Закладчик, судя по его виду, был удивлен, будто подобное случалось нечасто.

Обмен состоялся, и я гордо, с кольцом на пальце, направилась