Подойдя, мать уставила на меня взгляд из-под дивных ресниц. Видимо, таилась еще где-то в обледеневшем сердце хилая искорка сострадания.

Двигалась она столь размеренно, неспешно, словно у нее в запасе целая вечность.

– Так тебе известно, – сказал я, глядя в непроницаемое лицо матери. – Я вступился за неповинную девочку. По-твоему, напрасно?

– Меня волнует не причина, а твое лицемерие. – Это «лицемерие» прозвучало без пыла, но с явным нажимом. – Я знаю и о ведьме, и об акаре, и даже о неотесанной девчонке, которую ты защитил от дворянина. Чего ты добиваешься? Если намерен отдалиться от семьи – пожалуйста, но не притворяйся, что у тебя ее нет. Пусть ныне меня называют госпожой Имри, Ледяной советницей, твоей матерью я быть не перестану. – Она коснулась моей щеки и провела по ней пальцем, холодя кожу инеем. На удивление приятным.

– Жить жизнью простых смертных нам не дано, но ведь можно как-то иначе наладить отношения?

Я помялся.

– Зачем ты меня позвала?

– Матери нельзя волноваться за сына? Ты никогда не заглядываешь сам, хотя знаешь, что я жду этого.

– Я ничего о тебе не знаю, мама.

– А что я по-прежнему тебя люблю? Застывшим, холодным сердцем, но все же. Вознесение преобразило мою любовь, но она не угасла. – Мать убрала от меня руку. – Я встревожилась, узнав о сражении. Извини, что заставила приехать, но мне нужно было убедиться, что ты цел и невредим.

Усталость не мешала отдать отчет, что мое упрямство портит и без того трудные отношения. Меня тянуло отплатить матери за причиненную боль. Я не случайно так стремился заполнить пустоту в душе, пусть это и рождало навязчивую потребность помогать ближним.

– Главное, не забывай, сын, сколь значимо наше имя. Нам непозволительно его запятнать.

Я посмотрел на нее. К чему она клонит?

– Ты намекаешь на Далилу?

– Что будет, когда спасенная нашей милостью ведьма начнет сеять смерть и разруху? Когда перемены в акарском лагере обернутся бедой? Когда из-за ничтожества, которое ты оберегал от гнева аристократа, мы впадем в немилость при дворе?

Внутри вскипало отрадное и знакомое чувство гнева. С ним проще заковаться в панцирь черствости.

– Я знаю, что делаю.

– Хотелось бы верить, дитя. Ведь это бремя нести нам всем – в том числе и тебе.

Глава тридцать седьмая

Нора

Одной из самых значимых утрат из-за движения Хаара стали Непанта и Большая библиотека. Вероятно, библиотека уцелела, но навеки захвачена Чащей – впрочем, согласно некоторым источникам, она пришла в упадок задолго до этого. Причина остается неизвестной.

– Отчет об утерянной Большой библиотеке Непанты

Из пятидесяти солдат у меня в подчинении лишь двадцать пережили «резню у Седого холма». Знать бы, как назовут следующую битву.

Потерю возместили новобранцами – и десятерым пришлось объяснять, с какого конца браться за меч. Кто-то поначалу мне дерзил, но это дело привычное. Приятно в назидание ставить таких на место.

После сражения моя слава гремела. Молва придала прозвищу Симург небывалый вес. Якобы я уложила пятьдесят, сто акар. Мне явно приписали еще и убитых Эрефиэлем. Пресекать толки не было ни времени, ни желания: если так меня сильнее зауважают, я не против. Женское слово в армии всегда делится надвое. Лучше уж быть для всех живой легендой.

Удручало одно: что не с кем поделиться этими соображениями. Брэдли пал, Хендрикс пал. Мой новый заместитель Виктор знал толк в логистике и руководстве, но Брэдли я ценила и за другое. Стоило мне зайти в тупик, он всегда предоставлял свежий взгляд.

Все же я не жаловалась. Мне хотелось еще признания, хотелось продвинуться по службе, поэтому при первой возможности я не помедлила сняться с места и отправиться за Седой холм вдоль горной гряды – Скального Рубца. Согласилась охотно, хотя предстояло перевезти пойманного для Владык демона.

* * *

Спустя два месяца после битвы моя рота выдвинулась в путь. Мы углублялись в Чащу по северо-восточной тропе. Новобранцы тащили поклажу ветеранов, что при влажной духоте весьма изматывало. Воздух пух от резвой докучливой мошкары, невзирая на то что лето уже было на излете.

При виде местных селений в горле вставал комок. В Бравнике и не представляют, что тлен и разруха подобрались вплотную к границам. Убогие городишки встречали нас недовольными, измученными лицами. За работу люди принимались с безжизненной покорностью. Мы смотрели на них в жалобном молчании, как на живых фантомов, а вот их глаза сочились злобной завистью к нашим округлым щекам и начищенной броне.

На акар повезло не наткнуться. После резни у Седого холма дозорные на скорую руку разбили в лесу сеть, что должна предупредить Клерию о наступлении врага. Но о подлинной акарской численности, о тактике мы по-прежнему понятия не имели.

Вился наш путь вдоль Скального Рубца мимо топей и непролазных пущ с огромными деревьями. Подчас обоз с провиантом для Малотени увязал в грязи и приходилось совместными усилиями его вытягивать. Мы миновали очередное обескровленное поселение на берегу узкого ручья, где, помимо людей, нам попался один шавину – тоже с выколотым третьим глазом. Я подозвала Стаменса. Тот направил скакуна ко мне.

– Да, командир?

Я кивнула в сторону бедолаги шавину, который вычищал курятник. Перьев было много, но где куры? Съедены?

– Что знаешь о шавину?

– А что вас интересует?

На ум пришел Сару, слуга Эрефиэля.

– Глаз.

– С глазом не все просто. Шавину живут племенами. До сжатия Хаара они были кочевыми воинами. В годы Асаманского конфликта нанимались на службу обеим сторонам в зависимости от того, какую предполагаемую смерть для себя узрели. Ее и показывает глаз, который открывается с возрастом.

– Выходит, они знают, как умрут, – повторила я больше для своего понимания.

– В общих чертах. Говорю, не все просто. Вкратце, шавину верят, что необходимо соблюсти все обстоятельства смерти. Лишь тогда глаз закроется и почившего похоронят со всеми почестями. Но, как понимаю, видения туманны, малопонятны и являют только часть целого. Их порой называют прорицаниями, но это скорее мимолетный взгляд в возможное будущее.

– А если умереть не так, как увидел?

– Тогда глаз не закроется. Даже после смерти. Для всех племен раскрытое око – символ неполноценного существования.

Деревня с шавину давно осталась позади, и мы вновь углублялись в лес вдоль горной гряды.

– Почему у того, в деревне, не было третьего ока?

Стаменс пожал плечами.

– Порой родители увечат и изгоняют детей, которым не уготована воинская погибель, но чаще шавину сам выкалывает глаз.

– Почему?

– Кто-то не выдерживает вечного страха смерти, вечного