– Ваша мать, госпожа Имри, просит аудиенции.

– Куда же без этого.

Я поднялся с кровати и потер глаза. Разум уже почти затянулся пленкой полудремы, грезя одним: сном.

Сару остановил меня жестом.

– Боюсь, сначала необходимо помыться. – Было видно, что ему слегка неловко на это указывать.

Я оглядел свое грязное тело и нюхнул подмышку.

– Пожалуй.

* * *

Горячая ванна стала хоть и нежеланной, но приятной отдушиной. Не столь приятной, как обетованный сон, но прочно держала второе место. Вода расслабила и притупила боль в конечностях. Пусть мать подождет, пока я даю себе понежиться в теплой колыбели. Столько, сколько могу позволить.

Я не вылез из воды, даже когда она остыла – это все равно было отраднее, чем вытираться и вновь спешить по делам.

Увы, всему хорошему приходит конец.

Вскоре пришлось встать. Сведенные спазмом плечи заломило сильнее прежнего, пока я натягивал дворянский наряд.

Сару подготовил мне простую белую рубаху с оборчатыми манжетами и жабо, волной кружев нисходящим на грудь. Дублет был вишневого цвета, брюки – слегка темнее. Дворецкий настаивал на шляпе с пером, а я настаивал, что я ему не павлин. Да и как-то глупо прятать под одним пером другие, свои белые.

У ворот уже ждала карета с осанистым, чопорной наружности кучером в богатой ливрее. Я пытался шагать непринужденно. С собой даже захватил дурацкую лакированную трость темного дерева с серебряной рукояткой в виде ястребиной головы.

– Трогай, – велел я, усевшись в карету.

* * *

Дворец Ностраци был пышным, насквозь показным воплощением богатства и власти.

По обе стороны сада ветвились небольшие лабиринты из живой изгороди. За гостями наблюдали обстриженные в форме разных зверей кусты.

К самому дворцу вел широкий мощеный подъезд с уложенной полукругами брусчаткой. Кони подвезли карету к парадному крыльцу, обозначая прибытие стуком копыт.

В лучах летнего солнца дом пестрел: переливалась позолота завитых балконных ограждений, ярко алели дверные и оконные рамы. Взойдя по мраморным ступеням, я прошагал ко входу.

– А, Эрефиэль. Госпожа Имри ожидает.

– Джошуа. – Я по-простому кивнул ему.

Церемонный, вытянутый в струнку дворецкий повел меня на встречу к матери по коридорам, уставленным мягкими диванами с туго набитыми бархатными подушками. Стены увешивали портреты вельмож, которые сплотили разобщенные королевства и возвели оплот под именем Клерия. Присутствовали и картины полуистлевших в людской памяти войн далекого прошлого. Совсем неудивительно, что на менее величественные конфликты вроде Асаманского не было и намека. Сильнее всего потрясала воображение панорама черной драконьей тучи в небесах. На ней был спрятан и Верховный Владыка – он, пусть только в виде силуэта, парил внутри тучи на спине исполинского ската.

К престолу матери вела длинная белая ковровая дорожка. Мать не королева, но питала страсть к монаршей помпезности. Она происходила из династии защитников, воинов, дипломатов и купцов – династии со столь богатой историей, что в какой-то миг наша родословная стала предметом поклонения.

Ее красота потрясала. Не исключено, что свет еще не видел никого и ничего прекраснее, кроме разве что ангела Зерафиэля.

Воплощение незапятнанной белизны, мать напоминала мне застланную нетающим снегом березу, что замерла навеки – и ни одна душа не дерзнет к ней приблизиться.

Такой я видел ту, кто возвышалась на пьедестале напротив.

Ее стройный высокий стан был облачен в платье, равных которому нет. Сплетенное будто из снежинок, оно струилось длинным белым полотном без вышивки, без оборок, без пояса и сидело по фигуре, точно вторая кожа.

Изящные пальцы точеных рук оканчивались алебастровыми ногтями, столь же светлые ресницы походили на припорошенные нежные веточки. Проникновенные глаза завораживали белизной, под стать коже, не запятнанной иным оттенком.

Позади ее престола возвышалось Зимнее древо – волшебное диво из далеких краев, давным-давно поглощенных туманом. На нем не было ни листочка, а с раскинутых голых ветвей падал и покрывал престол на пьедестале блещущий снег.

– Ты пожелала меня видеть, мама? – заговорил я, как только двери за мной затворились.

Сегодня в приемной зале не было никого, кроме лакеев в ливреях.

– Какая жалость, что родной сын не навещает меня без формального приглашения на аудиенцию. – Ее зыбкий голос напоминал мягкий хруст изморози. Водянистый, нечеловеческий, эфемерный – казалось, однажды он растает и втечет прямо в уши.

– Да, прости меня. Я погряз в обязанностях.

– Я слышала. – На каменном, невозмутимом лице матери ни одна жилка не дрогнула. Взгляд ее лучился блеском ледника.

Из-за соития с отцом и метаморфоз, в которые не посвящен даже я, мать вознеслась над своей смертной человеческой природой, при этом лишившись всяческой материнской теплоты.

– Ты здоров, сын?

– Здоров, мама, – сухо отозвался я.

– Оставьте нас, – приказала она.

Вся зала безмолвно повиновалась. Слуги хлынули на выход. Лишь когда с гулким, полным мрачной неотвратимости звуком затворилась последняя дверь, мы вновь заговорили.

– За что ты так презираешь меня? – прямо спросила мать.

– Вовсе не презираю, – искренне ответил я. – Как презирать того, кого совсем не знаешь?

Интересно, ее ледяное сердце вообще уловило мое затаенное негодование?

– Ты хочешь сказать, что не считаешь меня матерью?

– Я не знаю, кто вы мне с отцом. Вас не было и нет в моей жизни.

– Мы рождены с бременем долга и не можем позволить себе быть обыкновенной семьей.

– Мягко сказано, – пробормотал я.

Я чувствовал, что на редкость груб и несправедлив, – но это не впервые. Ее холодная бездушная оболочка, извечная и непроницаемая, больше всего на свете меня раздражала. Я сыпал колкостями, дерзил в надежде сколоть этот лед, найти трещинку, слабое место, чтобы добиться от нее хоть какого-то, хоть малейшего проявления чувств.

– Впрочем, что мешает попробовать? Переезжай обратно ко мне. Ты ведь здесь родился и вырос. – Фразе полагалось быть исполненной любви, но из-за бесцветного голоса она пала к моим ногам омертвелой и пустой.

– Я уехал отсюда не просто так.

– Почему?

– Ты не поймешь.

– И все же.

Я на минуту задумался. Мать неотрывно смотрела на меня с высокого престола.

– Мне все здесь чуждо. Сам дворец, жизнь напоказ, положение сначала твоего сына, а уже потом – полководца.

– Значит, ты хочешь отстраниться от своего дома?

– Именно так.

– Тогда почему вступился за ведьму от нашего имени? Снова пополнил свою стаю дворняжек?

Вот она, излюбленная тема для бесконечных упреков, чтоб их.

Я моментально вышел из себя; в жилах вскипела кровь.

Мать встала с престола, стряхивая флер искристых снежинок, и сошла по ступеням.

За ней, точно на свадьбе, стелился полог белоснежного платья. Она спустилась на холод мрамора – казалось, вполне привычный ее бледным босым