остальное.

Мойра ничего не ответила и приступила к еде – пришлось, переглянувшись, последовать ее примеру. Норман, вообще-то, ужасно проголодался и теперь с жадностью накинулся на суп и салат, словно днем и не обедал вовсе. Краем глаза он заметил, что с охотой ест даже Киаран, хотя прежде никогда не проявлял большого интереса к еде. «Что естественно, – подумал Норман, бросая взгляд на Кэла, – учитывая его рацион». Так что…

Киаран. Норман осекся. Он подумал о нем как о Киаране.

Плохо дело.

Да, он обращался к нему так вслух, но, ей-богу, он даже Доу называл Сайласом – это простое проявление дружелюбия, не более.

Очеловечивать монстров опасно – и он уже понял, что по этому пункту провалился. Но еще более опасно испытывать к ним расположение.

– Бабуля, скажите-ка. – Громкий голос Кэла выдернул его из тяжелых мыслей. Кэл, намазывая масло на толстый кусок хлеба, говорил легкомысленно, с привычной прямолинейностью: – А как бы нам так устроить прогулку в шахты Слехта? Может быть, в сопровождении в шахте…

– Еще чего!

Мойра с громогласным стуком опустила ложку на стол. Все движение за столом замерло: ее бурная реакция удивила каждого, кроме Кэла. Тот как ни в чем не бывало откусил свой хлеб, прожевал его и спросил:

– Какие-то проблемы, мэм?

Норман попытался сгладить ситуацию:

– Кэл имеет в виду…

Мойра не стала его выслушивать.

– Думать забудьте, – требовательно сказала она, не сводя глаз с Кэла.

Кэл улыбнулся – своей широкой улыбкой, которая срабатывала на ком угодно, кроме Мойры, – и ткнул в себя пальцем:

– Ну почему же? Я по удачной случайности горнорабочий. А вот он, – палец указал на Доу, чье лицо ни на йоту не изменилось, – шахтовый проходчик. Интересно посмотреть на работу коллег.

Мойра сузила глаза.

– Не нужно меня дурить, мальчик, – сказала она, поднимая свою тарелку. – Я скажу Силану, чтобы он зашел к вам утром. Покажете ему путь до вашей поломки. – И, встав из-за стола, обвела их взглядом. – Вам лучше не задерживаться в Слехте.

Норман поднялся вслед за ней: ситуация выходила некрасивая.

– Мадам Мойра, пожалуйста…

– Я поем у себя, – перебила она его и, уже отвернувшись, добавила: – Уберите за собой, как доедите.

На этот раз это была больница.

Джемма шла за доктором и отчетливо чувствовала, как ее бесит белизна его халата. Почему он такой чистый? И ровный? Разве врачи не главные трудяги, спасающие жизни в поту и крови? Или он кабинетная крыса? Сидит там, наверное, в подсобке и, когда никто не видит, наглаживает свой халат…

Умом – и тогда, и много позже – она понимала, что это просто мучительная фрустрация. Все, что ей оставалось в тот день, – просто идти за ним. Просто ненавидеть то, что было перед глазами. В остальном она была бессильна.

– …Мы не можем гарантировать, что ее состояние улучшится к утру, но вы должны знать: мы…

…Предпринимаем все меры для ее стабилизации.

Оказывается, она помнила этот диалог наизусть. Ей даже чертов сон был не нужен: интонации доктора намертво въелись в кору мозга, не вытравить, не отскоблить.

В тот раз она просто молча шла за ним, потому что сил говорить не осталось. Но сейчас, глядя на его спину – халат бесил все так же сильно, – Джемма сказала:

– Ненавижу больницы.

Купер, идущий рядом, кивнул:

– Я знаю.

Она не заметила, когда он появился. Казалось, только что она шла по больничному коридору, проходя вслед за доктором палату за палатой, – и вот Купер уже вышагивает с ней плечом к плечу, в своем неизменном сером пальто и с неизменной же серьезной миной. Он не хотел здесь быть. Внутри него шумели и волновались тяжелые чувства: страх, отвращение, боль. Вина. Снова вина.

Я тоже их ненавижу.

– Я знаю, – пробормотала Джемма, продолжая разглядывать спину доктора в халате. – У нас много общего, да, Тедди?

– Не называйте меня так, – раздраженно осадил ее он.

Доктор остановился у одной из бесконечного ряда одинаковых дверей в палаты и развернулся к Джемме. Пожилой, с усталым лицом, он вглядывался в Джемму пару мгновений – да уж, в тот день она выглядела хуже некуда, – а затем сказал:

– Простите, что задаю этот вопрос, но… Ваша сестра сейчас на ИВЛ, и мы не знаем, когда она очнется. У вас «Медикейд» или другая медицинская страховка?

У них не было страховки. Они не подпадали под условия страхования «Медикейд», не соответствовали требованиям субсидии гребаного «Обамакэр», а зарплата официантки в замшелом баре в Энглвуде не котировалась в частных страховых компаниях, – вот уж неожиданность, правда?

Между тем человек в коме обходился больнице почти в две тысячи долларов в сутки.

– Я всегда была плохой девочкой. Наплела ему, что у нас «Медикейд», – безмятежно сказала Джемма Куперу, а затем развернулась в сторону выхода с этажа. – Пошли отсюда, это хреновый сериал.

Купер молча проследовал за ней.

Джемма понятия не имела, куда идет, – это сон, здесь свои правила, – но она абсолютно не хотела видеть, как доктор Грустное Лицо откроет дверь в палату. Поэтому она толкнула тяжелую дверь на служебную лестницу и… Действительно оказалась на лестнице. С чего бы это? Разве у нее были плохие воспоминания, связанные с лестницами?

– Можно вопрос? – раздался голос Купера из-за спины, когда Джемма принялась энергично спускаться вниз.

Джемма весело ответила:

– Не-а.

– Я хотел…

– Не-а, – повторила Джемма. – Ты отказываешься отвечать на мои вопросы, я отказываюсь отвечать на твои. Только честные сделки!

Не оглядываясь на него, она потянула на себя дверь, ведущую на этаж ниже, гадая, какое представление приготовит ей подсознание на этот раз. Тем не менее за дверью снова оказалась больница.

– Ну вот, сон повторяет…

Джемма оборвала сама себя. На этот раз коридоры были не белыми, а светло-бежевыми, с декоративными зелеными панелями, с мягкими креслами вдоль стен. Не городская чикагская больница, нет. Не дождливый ноябрь ее девятнадцатилетия.

За открытой дверью был частный госпиталь в пригороде Сакраменто.

Филу, устало опиравшийся на свои колени, поднял голову, увидев ее. Выглядел он ужасно: джинсы и рубашка были в засохшей крови, изможденные глаза, а щетина, которая обычно придавала его лицу небрежно-байкерский налет, сейчас делала его старше на добрых десять лет.

– Он в операционной, – глухо сказал Филу. – Уже полтора часа.

А ты только приехала. Вслух этого он не произнес, но оно незримо повисло в воздухе между ними.

Джемма тоже ничего не сказала. Не стала спрашивать «Как он?» или «Какие у него шансы?». Джемма никогда не задавала таких вопросов. Еще Джемма не сказала ему, что не собиралась приезжать: это Катрин ее привезла, думая, что она и так сюда направляется. Естественно, а что еще ей было думать? Парень Джеммы потерял больше литров крови, чем в принципе в нем было, и, скорее всего, почку-другую. И может быть, в ближайшие часы потеряет жизнь – во дела. «Куда еще могла направляться Джемма?» – подумала, наверное, малышка Катрин. Явно не сбегала в Сан-Франциско собирать свои вещи из чужой квартиры, ха-ха, что за чушь.

Филу продолжал смотреть на нее так, словно что-то о ней понимал. Может быть, и правда понимал. Джемма бы не назвала себя сложным человеком.

– Скажешь что-нибудь? – спросил он, а когда не дождался ответа, бессильно потер глаза. – Ладно. Побудь здесь, я схожу за кофе.

И он прошел мимо нее, едва задев плечом, и скрылся за поворотом. Когда он вернется, Джеммы уже здесь не будет.

Еще через девять часов ему скажут, что Винсент выжил. Еще через час он поедет во Фриско, чтобы привезти медкарту и вещи брата из его квартиры. Они разминутся с Джеммой примерно на сутки, и он не застанет ни раскиданных вещей, ни чемодана. Ключи будут лежать в стеклянной миске под зеркалом в коридоре, но Филу не обратит на них никакого внимания.

– Я слышал про Фелипе Перейру. – Куперу было интересно. По голосу этого не слышно, – он старался держать лицо, он всегда старался держать лицо, словно что-то плохое могло случиться, если он рискнет дать себе волю, – но Джемма отчетливо это чувствовала. Интерес. Немного сочувствия. Удивление. – Он же кандидат в ЭГИС? Его знают даже в Восточном офисе.

«Конечно, – подумала Джемма. – Все слышали про Филу».