и без существенного численного перевеса над защитниками и, при этом, потерять столь небольшое, на фоне тех защитников, число воинов… о таком успехе некоторые военные ученые даже в Империях и Чужих Землях решили бы написать свои трактаты.

Но все, всегда, зависело не от абстрактных понятий, а от вполне осязаемых фактов. И эти факты играли далеко не на стороне Хаджара.

Против него в команде выступали не только боги, но еще время и обстоятельства.

— Мы, наверное, пойдем, Хаджар, — Элейн потянула за рукав Албадурта, Лэтэю и Хельмера. — надо подсчитать сколько осталось боеприпасов, провианта и посмотреть, что уцелело на местных складах.

И они вчетвером исчезли в башне, ведущей к лестнице. Хаджар остался наедине с названным братом, который тоже, безмятежно, курил свою изогнутую, тонкую трубку и смотрел куда-то вдаль.

Генерал же, наконец, смог позволить себе мгновение слабости. Он развернулся спиной к вражеской армии и медленно, теряя силу в ногах, сполз на камни, прижимаясь спиной к холодному бортику.

Его тело ныло и стонало. А тот кратковременный прилив сил, который он ощутил благодаря Закону во время сражения с Изначальным, не мог закрыть ран. Ни телесных, ни душевных. Тем более, что Хаджар не знал, от каких страдает больше.

— Кто еще? — спросил он коротко.

— Анис Динос, — ответил Эйнен. — она погибла в сражениях в городе. От стрел.

Анис… он так и не успел обмолвиться с ней ни словом. Хотя, может, оно и к лучшему. Им не сильно о чем было говорить. Но тот факт, что несмотря ни на что, она пришлю сюда, сражаться под его штандарты… Может в память о доме и…

— И Дора, — добавил Эйнен.

Хаджар вздрогнул и посмотрел на друга. Островитянин, как и всегда, не выдавал никаких эмоций. Лишь немного дрожали его пальцы.

— Как?

— Когда Парис попал в окружение, то Шакур первым бросился ему на помощь, но был ранен, — медленно, с паузами, говорил Эйнен. — Их отряд попал в тяжелую ситуацию. Зажали с нескольких сторон. Лучники на крышах… Дора помчалась на выручку. И выручила. А себя не смогла.

Хаджар вспомнил, как тяжело говорил Шакур, но в тот момент думал, что это из-за волнения о Парисе.

— Проклятье…

Глава 1942

Даже отсюда, с парапета стены, было видно, как на центральной площади складывали из той древесины, что могли найти и что не требовалась для укрепления тоннелей, погребальные костры.

Скоро придет время петь тризны и провожать воинов к праотцам, рассказав тем о славных подвигах, чести и доблести павших.

Анис Динос, Дора Марнил, Шакур, Пустынный Мираж. С ними со всеми Хаджара связывали нити судьбы. Так же, как и с Азреей и всеми остальными, кого сегодня не было в этой крепости.

И эти нити потихоньку рвались.

Одна за одной.

Одна за одной…

Хаджар обхватил голову руками. Почему никто не мог ответить на его вопрос. Пусть даже не трудный и не сложный. Не о тайнах Безымянного Мира. Не о том, что находилось там, за Вратами Грани, а всего на один вопрос, который…

— Никто тебя не винит, друг мой, — тихо произнес Эйнен.

— Но…

— Мы сами пришлю сюда, — не стал дослушивать островитянин. — Такова была наша воля. Как воинов. Как братьев, сестер, матерей и отцов. Мы пришли сражаться. И пришли умирать. Чтобы больше никому другому, никогда в будущем, не пришлось делать такого выбора, который сделали мы, когда на нашем пороге появился демон.

Хельмер… но Хаджар стал бы трусом и лжецом, еще большим чем он уже считал себя, если бы обвинил в происходящем Кошмара. Но нет. Демон лишь сделал то, что надо было сделать.

Когда Хаджар поднимался на седьмое небо, то прекрасно понимал, что это просто способ самоубийства. Последний рывок перед тем, как он, как морской прибой, разобьется о скалы.

Хельмер дал им шанс. Шанс сломать эти самые скалы.

Но цена…

— Ты знаешь, Хаджар, — Эйнен выдохнул облачко дыма. — я любил свой сад. Любил им заниматься. Смотреть, как труды моих рук дают всходы.

Островитянин открыл странные, необычные фиолетовые глаза и, впервые, Хаджар увидел его широкую, настоящую улыбку.

— У меня были разные цветы, Хаджар. Розы, лили, хризантемы, орхидеи, — он снова выдохнул дым, который чем-то напомнил бутон цветка. — но больше всего мне нравились не они. Не эти чванливые красавицы. А знаешь какой цветок мне нравился больше всего?

— Какой?

— Ромашка, — улыбка Эйнена стала еще шире. — и не потому, что она какая-то особенно красивая. Или редкая. Ромашек же, куда ни посмотри, везде они. И все же — я любил её больше всех.

Хаджар столько раз думал, что философские изречения Эйнена могут ему что-то объяснить, что забыл, как он, обычно, ничего в них не понимал.

— Для всех или, может, для большинства, ромашка самый обычный цветок. Ничем непримечательное полевое создание, — продолжил островитянин. — но для меня он напоминал о солнце. О том, что светило над моей родиной и что мне пришлось оставить. Вот такой вот смысл. Мой смысл. И ничей больше.

— Я не понимаю, Эйнен.

Островитянин какое-то время молчал, а затем, вытряхнул соженный пепел, забил новый и снова затянулся.

— Ты пришел сюда за своей целью, брат мой, — он потянулся и, развернувшись, уселся рядом с Хаджаром. С наспех зашитыми ранами, измятый и уставший. Но рядом. — С той целью, что ведет именно тебя. Но это не значит, что у остальных такая же цель. Анис пришла по своим причинам, моя жена — по своим, а Шакх… ну, с Шакхом всегда было трудно, но думаю и он не от скуки заявился. Хотя…

Брови Хаджара поползли наверх.

— Ты… ты шутишь? — чуть не поперхнулся воздухом генерал. — Видят Вечерние Звезды, мир должно быть сошел сума, если Эйнен Кесалия шутит!

— Мы не виделись, брат мой, чуть ли не полтысячи лет, — с легкой грустью ответил островитянин. — за это время меняются не только люди, но даже горы.

Хаджар вздохнул и согласно кивнул.

— Так что не кори себя, славный генерал, — Эйнен направил очередную струйку дыма к небу. — не кори за те смерти, что теперь стоят в твоей тени. Потому что если начинать это делать, то тогда уж неси не груз жизней наших друзей и товарищей, а всех тех, кто