пушку и взорвем, с её помощью, соседние эркеры, — Хаджар указал на расположившиеся, на расстоянии в несколько десятков метров слева и справа другие подобные сооружения. — Это даст возможность инженерам сделать насыпи и подкатить башни.

Шакх высунулся из-за ядер. На эркере, помимо трех артиллеристов, обслуживающих орудие, находилось еще пятерка защитника, включая весьма массивного обладателя ростового щита и боевого молота, размером с голову лошади.

Те даже не думали спускаться по короткой лестнице на парапет и вступать в сражение. Видимо у них имелся приказ — ни при каких обстоятельствах не оставлять орудие. Что вполне логично. Если бы не пушки, то мало того, что во рвах уже давно бы появились насыпи, так инженеры бы банально навели мосты и подтащили осадные лестницы.

— Я беру на себя тех, что поменьше, — Шакх указал на солдат около орудия. — а ты того здоровяка.

— А почему не наоборот?

— Ну, ты ведь у нас главный, вот тебе и решать самые сложные задачи.

И с этими словами Шакх, перепрыгнув через пирамиду ядер, бросился вперед. Хаджар, выругавшись, поспешил следом.

Стоило только пустыннику врубиться в ряды защитников, как по нему тут же, прямо через головы собственных соратников, едва не прилетел боевой молот. Хаджар едва успел врезаться плечом в бок противника и тот вместо того, чтобы размозжить голову пустынника — вмял шлем другого воина.

Зрелище было, конечно, сводообразное. Через с плющенную сталь прыснула кровь, костяная крошка и серая субстанция. Хаджар же, от столкновения, не то, что не смог сбить противника с ног, а едва сам не отлетел обратно.

Ростом молотобоец оказался даже выше самого Хаджара, а уж шириной в плечах мог поспорить с любым кузнецом. Генерал, отскочив в сторону, легко приземлился на ноги и перехватил меч обоими руками.

— Мелкая букашка! — взревел молотобоец.

Он соскочил со ступеней и приземлился на ноги с таким оглушительным треском, что Хаджар понадеялся — вдруг колени не выдержали и треснули. Но нет. Воин выпрямился и… спрятавшись за щитом, занес над головой молот.

Несмотря на явное превосходство в чистой физической силе, защитник Изумрудного не спешил, сломя голову, переходить в наступление. Он медленно приближался к Хаджару, а тот понятия не имел, что ему делать с подобной махиной металла.

Качнув телом влево, сбивая с толку противника, генерал мгновенно перенес вес тела вправо и, сделав длинный шаг, снизу вверх, наискосок, ударил мечом, целя в плечо молотобойца. И, что неудивительно, как бы ни был силен противник, но с таким весом особой прытью отличаться не будешь.

Вот только как бы ни был точен и быстр удар Хаджара, но молотобоец был облачен не в бригантину поверх кольчужной рубахи, а в самый настоящий, полный латный доспех. Так что клинок, высекая искры, отскочил от наплечника, оставив на том самую незначительную, смехотворную вмятину.

— Кусаешься, букашка⁈ — и молотобоец обрушил на Хаджара удар своего титанического оружия.

Молот, весом не меньше десяти киллограм, в стремительном рубящим (или, в данном случае, лучше — разбивающем) ударе, оставляя в воздухе очертания собственного силуэта, опустился в вертикальном падении.

Хаджар даже не думал пытаться блокировать подобную дикую мощь. Вместо этого он позволил инерции собственных движений вести себя дальше и, упав на плечо, перекатился в сторону, после чего оттолкнулся и вновь вскочил на ноги.

Вскочил для того, чтобы обнаружить, что его уже ждали.

Разбив камень ударом молота и выбив каменную крошку, молотобоец не спешил делать второй замах. Вместо этого, будто живой таран, он сделал несколько шагов вперед и ударил щитом прямо в грудь генералу.

Того отбросило на несколько шагов в сторону, а из груди мигом выбило остатки воздуха. Глотая, словно рыба на берегу, ртом воздух, Хаджар, нелепо, заплетая ноги, сделал несколько шагов в сторону и, в последний момент, пригнулся под летящим в ребра молотом.

Одновременно с этим генерал, в глазах которого легка рябило, а опустевшие легкие обжигал каждый новый вздох, полоснул мечом по сочленению доспешной юбки. Судя по каплям крови, брызнувшим на камень и рычанию молотобойца, генерал смог задеть его бедро.

Разорвав дистанцию, Хаджар хотел было сделать еще несколько шагов назад, но вдруг почувствовал, как стоящая позади, для опоры, правая нога эту самую опору потеряла.

Генерал бросил быстрый взгляд за спину и, немедленно, сделал шаг вперед. Прямо за его спиной маячил многометровый обрыв, ведущий в пылающий сумрак рассветной сечи.

Артиллеристы Тура очень «удачно» разбили, когда-то, борт стены именно с этой стороны, зажав своего генерала между молотом и… пропастью.

Хотя…

Генерал, сплюнув заполнившую рот кровь, снова качнул корпус влево, а затем, резко нырнув вправо… натолкнулся на щит молотобойца. Тот не собирался попадаться на один и тот же трюк дважды, вот только генерал именно этого и ожидал.

В момент, когда перед лицом оказался щит противника, Хаджар рухнул на колени и, словно копье, вонзил меч прямо между гульфиком и латной пластиной на штанах. Острие клинка легко рассекло поддоспешник и пробило плоть.

Молотобоец взревел и попытался ударить молотом вниз, но из-за меча в собственном паху, потерял равновесие. Хаджар же, одним движением вынимая меч, вторым проскользил по камням парапета и, лежа на спине, ударил ногой великана.

Тот закричал и полетел со стены.

Разве что успел, перед тем, как познакомиться с пропастью, выкинуть щит и машинально схватиться хоть за что-нибудь. Увы, этим чем-нибудь оказалась нога Хаджара.

Генерал полетел следом за им же поверженным воином.

Глава 1938

— Держу! — стальная хватка сжала предплечье висящего над пропастью Хаджара.

— Тащи!

— Тащу, проклятье!

Шакх лежа на животе, свесившись над краем разлом, кряхтя, потянул генерала наверх, а тот, стоило показаться уступу, выкинул на него меч и, схватившись второй рукой, подтянулся и, вместе с пустынником, завалился на камни.

Они вдвоем, покрытые потом и кровью, в местами изодранных доспехах и одежде, лежали на теплом, от жара битвы, парапете и смотрели на небо.

Здесь, на такой высоте, дымка от пожаров и пороховых залпов, не превращала рассвет в едкие сумерки, наполненные болью и звенящие от стонов. Наоборот — над головами светило солнце, заставляющее стеснительно краснеть западное небо, а там, чуть дальше, у горизонта, делала последние реверансы красавица ночь. Её шелковые наряды, пестрящие звездами, уступали место золоту и алому ситцу нового утра.

Хаджара, даже спустя столько веков, никогда не переставала удивлять эта удивительная черта — чтобы не происходило на земле, сколь не было бы велико на ней царство смерти