состояние. Кто накоротке – на неделю-месяц, кто на полгода. Были случаи – и это передавалось из уст в уста – бабка по материнской линии после гибели мужа целый год находилась в летаргическом сне. Их, уроженцев Полтавщины, ещё называли за это «потомками Гоголя». Дескать, Гоголь не умер, когда его хоронили, а впал в летаргический сон, потому и тела в гробу не оказалось, когда вскрыли. Маму Господь миловал. От родства с классиком она открещивалась: «Чи знаю…», словно боялась даже мыслями накликать то загадочное состояние, а о родных ланах, с которых бежала от Петлюры, почти не вспоминала. Отец подтрунивал над ней: начитались твои бабки «Вия», вот и мерещится. А сына, добавлял, это не коснётся, он в нашу породу – в Реутовых. И пояснял, что реут – самый большой вечевой колокол, такой всех бесов отвадит, они на сто вёрст к нему не приблизятся…

Мысль об отце встрепенула его. Отец погиб осенью 41-го года под Смоленском, недалече от родных мест. До Смоленска от Волги было далеко. Мешкать было некогда. «Встать!» – приказал он сам себе.

И вот солдат – не столько плоть, сколько дух, – он двинулся вперёд вдоль улицы своего командира. Шагал тяжело – телесность гнула к земле, но дух не оставлял, крылатя дорогу.

Поперечная улица оказалась перекопана. Окопы? Нет. Канава была аккуратно выбрана ковшом экскаватора, а в ней лежали огромные трубы, видать, водопроводные. Стало быть, восстанавливают. Далеко, выходит, откатился фронт, пока он лежал в забытьи под толщей глины, песка и брёвен.

Он пересёк канаву по мосткам, касаясь плащ-палаткой перилец, двинулся дальше, но вдруг замер. Осветительная ракета. Она то вспыхивала, то гасла, потом опять вспыхивала. Нет, это была не ракета. Он догадался, что это мельтешит световая реклама. Только почему она не по-русски… И песня откуда-то чужая, на чужом языке. Может, это не Сталинград? Или эта часть города ещё не отбита?

Держа на изготовку автомат, он двигался от реки всё дальше и дальше. Так далеко, даже атакуя, они ещё не доходили. Прижатые немцами к Волге, они, гвардейцы генерала Родимцева, держали тут совсем узкую полоску берега.

Неожиданно его вынесло на широкую, ярко освещённую улицу, он даже отпрянул, встав за кусты. Дома были безмолвны, в редких окнах мерцал огонь. Зато вовсю бесновалась реклама. Причём в большинстве на чужом языке. Он не читал, отмечал глазами, не понимая и не вдумываясь в смысл. BROAD WAY, KERASTARE, PLAZA, SELFUBAR, HILTON, FITNESS LAND…

За ближней стеклянной витриной сверкали хромом и лаком автомобили. Он пригляделся к их маркам, что сверкали на капотах. Ни одной своей – ни АМО, ни ЗИЛа, ни ЗИСа – одни иностранцы. В госпитале показывали немецкую хронику. Там овчарок натаскивали на детях-узниках. Пасти псов были оскалены, как эти капоты. И ещё одно его зацепило. В витрине магазина отражалось дерево, подле которого он стоял. Дереву было всё равно где и в чём отражаться. А его, солдата, отражения там не было. Даже отражение его противилось этому чуждому надменному блеску.

На углу дома лепилась табличка: «Улица Советская». Как же так? Улица Советская, а вся в чужаках! Разве это порядок!

А ещё повсюду назойливо мелькало SALE. Они что, помешались на сале?! Кругом SALE, SALE, SALE… А ещё это – Мундиаль… Мат – не мат, а на русский слух что-то пакостное.

Дальше открылось название банка, тут было по-русски. Он попытался прочитать. Но вышло что-то странное: «Банк хомут кредит». «Эко!» – хмыкнул он, сдвигая на затылок ушанку.

Нет, тут что-то не то. Немцы выбиты из города, они вроде ушли, но от своего, видать, не отступили и теперь, не иначе, правят издалека, навязывая свои порядки. И словно в подтверждение догадки из-за угла вырвались на бешеной скорости три мотоциклиста. На головах каски с рожками, на глазах очки, все в чёрной коже. Не иначе эсэсовцы? Не успел он вскинуть автомат, как они унеслись, обдав бензиновым перегаром. В помине остался только пёстрый флаг, развевавшийся на заднике переднего циклера, – немецкая буква F да посерёдке череп…

Очередное крикливое название прочитать не смог. Догадался только, что это ночной клуб. Оттуда доносилась визготень, напоминающая звук немецкой противопехотной мины. Он даже по привычке утянул голову, да одумался. Нет, это не мина – это, видать, такая музыка. На клубном крыльце кучковались качающиеся юнцы. На них была чужая незнакомая форма. И язык был чужой, судя по отдельным отрывистым словам: лузер, драгс, зашквар, бабло, зольды… Судя по речи – не немцы. Может, мадьяры? Их тут много понагнали. Или итальяшки?

Издалека снова раздался треск мотоциклов. Вскоре они очутились в проулке возле клуба.

В свете фар змеино замерцала чёрная кожа. Те же или другие? Да какая разница! Фашисты – есть фашисты!

Сердце солдата, как всегда перед атакой, пыхнуло. Сигнал – красная ракета. Только кто его подаст? Командир убит. На кого надежда? Ясно дело – на себя. «Реутовы – фамилия вечевая». К бою, солдат!

Из проулка донеслась чужая крикливая речь, изображавшая круговую маршевую песню. Её подхватили те, что были на крыльце, они двинулись в проулок. Слепящие фары выхватили кусок надписи: ZONE – «Зона…» – а следом начало: FASHI… И уже не мешкая, он вскинул автомат.

Встречный марш

Рассказ

1

Как с этим бывало до недавних пор? То годами молчат, не тревожат, совсем не дают о себе знать; минует пять, восемь, десять лет, и в круговерти будней, в суете повседневности ты и сам уже забываешь, что есть у тебя одна, самая главная мужская обязанность… И вдруг звонок, повестка из военкомата, распишитесь в получении. Что? Куда? Воинские сборы. Переподготовка. На всё про всё 24 часа. И в 9.00 ты, браток, как штык, обязан быть на сборном пункте, имея при себе военный билет, ложку-кружку и минимум необходимого на дорогу…

Примерно так произошло и тут. Походная труба взвилась по весне. Место назначения – Ярославщина. И – в путь…

По дороге выяснилось, что собрали их гуртом со всех родов войск, даже моряков, хотя ближайшее море, Рыбинское, и морем-то назвать нельзя. Волжский пузырь, вздувшийся по державно-индустриальной воле, – какое это море!

Дорога к месту назначения вызывала печаль и уныние. Заброшенные деревни, разорённые фермы и силосные башни, заметённые прошлогодним травяным мезозоем поля… И как причина исхода и одновременно укор – воздетый к небу перст колокольни посреди затопленного земного простора.

На службе, где не своя воля, сходятся когда как. Когда