прожитым годам, Растрелли-сын напишет: «По моем прибытии [в Петербург] я составил генеральный план всего расположения мызы Стрельна, а также приступил к изготовлению модели большого сада с видом на море».

Рассмотрев генеральный план и прочитав пояснительную записку, одобрил проект царь Петр, после чего две сотни землекопов приступили к рытью каналов и планировке аллей будущего парка. А Растрелли-отец уже вынашивал планы грандиозного строительства в Петергофе и новой, еще не виданной планировки Васильевского острова.

Он уже почти наяву видел, как его теперешнее жилье — тесный флигель — превращается в роскошный дворец, как вместе со званием «обер-архитектор» — нет, «гоф-архитектор» — он обретает мундир с пышным золотым шитьем. И никто, даже сам светлейший Александр Меншиков, не мог предположить, что слепой случай очень скоро разрушит этот великолепный воздушный замок.

Привыкший, по словам В. О. Ключевского, больше «обращаться с вещами, с рабочими орудиями, чем с людьми», Петр I и «с людьми обращался, как с рабочими орудиями», отбирая тех, которые в данный момент были ему интереснее и сподручнее. Вспомним, что, путешествуя по Европе, император прослышал о славном парижском архитекторе Жане Батисте Леблоне и захотел сманить у французского двора, как сам говорил, эту «прямую диковину».

Царь был настойчив в своих желаниях. В результате через полгода после приезда Растрелли талантливый зодчий Жан Батист Леблон в пожалованном чине «генерал-архитектора» прибыл в Петербург.

Парижанин приехал в город на Неве, преисполненный сознанием значимости и некоего пренебрежения к архитекторам, уже работавшим здесь. Чтобы показать свою деловитость, Леблон убедил князя Меншикова собрать 9 августа 1716 года всех иноземных зодчих, а он, Леблон, изложит им свои планы и мысли о строительстве Санкт-Питербурха.

Новоиспеченному царскому любимцу князь перечить не стал. К урочному часу собрались архитекторы Доминико Трезини, Георг Маттарнови, Михаил Земцов, Денис Брукет, Иоганн Браунштейн. Приехал Растрелли с сыном. Сел позади всех, тяжко опершись на массивную трость с золотым набалдашником. Слушал молча, внимательно, но при словах «дабы решений его, Леблона, все были послушны…» вскочил уязвленный и, налившись кровью, стал ругаться и кричать: он, Растрелли, послушен только Господу Богу и императору. Собравшиеся зашумели, и собрание закончилось ничем.

Подобного непризнания своей парижской славы и небрежения к новому генерал-архитекторскому чину Леблон перенести не мог. Да вдобавок от кого? От провинциального скульптора, никогда в прошлом не занимавшегося архитектурой. И Леблон начал действовать. Он отправил Петру I донесение о лени и бездеятельности своего обидчика.

Для государя, который сам трудился не покладая рук, этого оказалось достаточно. Растрелли тут же отстранили от всяких архитектурных дел в Стрельне.

Тщетно стремился итальянец восстановить свою репутацию. Пытался объяснить императору всю напраслину воздвигнутых обвинений. Тот даже читать не стал оправдательной записки. Озлобленный Растрелли решил действовать иным путем.

Направляясь в Канцелярию городовых дел вместе с переводчиком Михеем Ершовым, Леблон нередко проезжал мимо дома Растрелли. В один из таких дней, когда коляска француза появилась в конце улицы, ей наперерез, бросились помощник скульптора Лежандр и охочие до развлечений подмастерья. Одни начали резать постромки у лошадей, другие, вытащив Леблона в грязь, стали кулаками доказывать правоту своего учителя и хозяина. Только ругательный крик Михея Ершова да его шпажонка не дали свершиться окончательной расправе.

Леблон подал пространную жалобу князю Меншикову, пустив вдобавок гулять по рукам ехидный пасквиль про некоего бездарного флорентийца «прилежного искателя милостей».

Настал черед задуматься Александру Даниловичу Меншикову.

Светлейший больше всего на свете любил деньги, почет и лесть. Если наблюдение за всеми строениями города перейдет к Леблону, то лишится он кое-каких сумм, прилипавших к рукам от поставок работных людей и материалов. Одновременно итальянский граф просил разрешения вылепить парадный портрет светлейшего, а француз к такому не способен.

Меншиков замял дело о побоях. Милостиво согласившись позировать для портрета, пообещал вернуть итальянцу государево расположение. 26 октября 1716 года он донес Петру I: «…между Леблоном и Растрелли произошли великие ссоры, которых старался я всячески мирить и на силу сего часа примирил, из чего и они довольны и я зело рад…» Пять с лишним десятилетий спустя приехавший в Россию в 1735 году Якоб Штелин запишет в своих воспоминаниях: «Леблон… преследовался князем Меншиковым и его приверженцами…»

На донесение светлейшего последовало окончательное царское решение: итальянцу Растреллию завершить деревянную модель дворца в Стрельне. В дальнейшем участия в государевых строительных делах не принимать, а заниматься скульптурой. Вскоре последовало еще одно повеление: означенному Растреллию переселиться на Первую Береговую улицу, где освобожден ему дом, удобный для работы над медной персоной государя и для жилья.

Было недолгое время, когда Петр полагал, что Первая Береговая улица (ныне Шпалерная) станет одной из главных. Сверху вниз по течению встали в ряд вдоль Невы дворцы самых близких к государю людей. Дом князь-игуменьи всешутейшего и всепьянейшего собора княгини А. П. Голицыной. Одно из первых каменных строений города — дворец Натальи Алексеевны, сестры Петра.

После смерти царевны летом 1716 года дворец отдали Канцелярии городовых дел. В служебных пристройках дворца разместились «мастерские департаменты, в которых работают всякие мастерства». Полсотни чиновников под командованием генерал-майора Ульяна Синявина ведали делами и судьбой тысячи семисот иноземцев и русских, усердно трудившихся над многочисленными постройками города и окрестностей. В нелегком деле генералу помогал батальон солдат во главе со штаб- и обер-офицерами.

Рядом с большим и вечно шумным домом Канцелярии притулился маленький домик с мезонином — дворец государева сына Алексея Петровича. После убийства царевича дом пять лет стоял пустой, пугая запоздалых прохожих неприятной тишиной и неосвещенными окнами. Только в 1723 году обосновалась в нем Берг-коллегия.

За домом царевича, подальше от Невы, стоял дворец Левенвольде, обер-гофмаршала двора Алексея Петровича. Сыновья ловкого курляндца еще сыграют немалую роль в годы царствования Анны Иоанновны.

Рядом с дворцом Алексея Петровича был такой же точно домик царицы Марфы Матвеевны, вдовы старшего брата Петра — царя Федора Алексеевича. Царица скончалась накануне 1716 года, и с той поры дом поджидал нового хозяина. Сюда летом 1717 года с Французской улицы на Васильевском острове, где он жил последние месяцы, и переехал Бартоломео Карло Растрелли с семьей и учениками.

Вдова Ивана Алексеевича — второго брата Петра, царица Прасковья Федоровна, мать будущей императрицы Анны Иоанновны, жила в соседнем доме. После ее смерти в 1723 году во дворце поселился брат покойной — кравчий В. Ф. Салтыков. А следующий дворец, отличавшийся своим великолепием, принадлежал Якову Виллимовичу Брюсу.

Вот каковы новые соседи семейства Растрелли. Люди, с которыми встречались и, возможно, хорошо знались отец и сын.

Пройдут годы, и судьбу человеческую станут определять благонадежность и милостивое расположение власть имущих. Растрелли старший и младший не единожды вспомнят, что своевременное хорошее знакомство никогда не во вред.

А пока что в новом доме на Первой Береговой срочно завершается изготовление модели государевой усадьбы на