class="p1">Так, благодаря изысканиям швейцарского исследователя мы узнаем, что Мария Лючия Томазина, вторая дочь Доминико Трезини и жена Карло Джузеппе, умерла в Астано 3 июня 1769 года. На год пережив мужа и на тридцать пять лет — отца.

Те же церковные книги сообщают, что Петр Трезини, старший сын Доминико, крестник царя Петра Алексеевича, 3 марта 1731 года обвенчался в Астано с девицей Томазиной де Пресбитеро. 7 декабря того же года у них родилась дочь Мария Катарина, а 18 августа 1733-го — вторая дочь, Джованна Мария. (Кстати, еще одно подтверждение тому, что Пьетро Антонио Трезини, приехавший в Россию в 1726 году, никак не мог быть сыном Доминико Трезини.)

Известно, что Джузеппе (Иосиф) и Джоакимо (Иоаким) окончили в 1738 году Кадетский корпус. Никаких документов пока не найдено о дочерях Фелиции и Катарине. Неведома судьба и тех двоих детей, имен которых мы вообще не знаем. Зато прослеживается жизнь Маттео (Матвея) Трезини.

В книге церкви Петра и Павла в Астано сохранилась запись: 10 ноября 1745 года скончалась Анна Мария Терезия, малолетняя дочь «рисовальщика господина Маттео Трезини из города Санкт-Петербурга в России». Вероятно, младший из известных нам сыновей Доминико тоже выезжал на родину отца. То ли для учебы, то ли по каким-то другим причинам, но потом вернулся в Россию, где все же оставалось поместье — мыза Зарецкая.

У Маттео Трезини родилась еще одна дочь, которую опять назвали Анной. Явление, распространенное в XVIII и даже в XIX столетии. Рассуждали тогда просто: одну Анну Бог прибрал к себе, а вторую уже не станет. Анна Матвеевна Трезини вышла замуж за Григория Ефимовича Радыгина, принеся в приданое деревеньку Зарецкую, как стали в просторечии называть мызу. Деревенька находилась в Копорском уезде верстах в пятнадцати от почтовой станции Выра, где служил герой пушкинского «Станционного смотрителя», а ныне устроен музей.

У Григория Радыгина и Анны Трезини родилась дочь Аграфена, ставшая впоследствии женой офицера Пахомия Чернова. Супруги жили мирно и родили девять детей (как Доминико Трезини). Одна из дочерей, Екатерина Пахомовна, славилась своей красотой. В нее влюбился Владимир Новосильцов, флигель-адъютант Александра I.

Молодой человек решил обвенчаться с дочерью небогатого генерал-майора. Но не тут-то было. Воспротивилась мать жениха. Урожденная графиня Орлова гордо заявила: «Не могу допустить, чтобы мой сын женился на какой-то Черновой, да еще Пахомовне».

За честь сестры вступился ее брат Константин Чернов, подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка, член Северного общества декабристов. Он вызвал флигель-адъютанта на дуэль. А секундантом выбрал своего двоюродного брата — Кондратия Рылеева. После долгих перипетий, рожденных интригами графини, вызов все же был принят. Стрелялись 10 сентября 1825 года в Лесном за Выборской заставой. Противники смертельно ранили друг друга. Новосильцов скончался на пятый день. Раненный в голову Чернов мучился еще двенадцать дней.

Декабрист Е. П. Оболенский вспоминал: «По близкой дружбе с Кондратием Федоровичем Рылеевым я и многие приходили к Чернову, чтобы выразить ему сочувствие к поступку благородному, через который он вступился за честь сестры…»

Похороны убитого подпоручика вылились в манифестацию протеста. Е. П. Оболенский: «Все, что мыслило, чувствовало, соединилось тут… и безмолвно выражало сочувствие тому, кто собой выразил общую идею о защите слабого против сильного». На Смоленское кладбище, что на Васильевском острове, приехали и пришли сотни и сотни людей. Указывая на растянувшееся траурное шествие, декабрист А. А. Бестужев восклицал: «Напрасно полагают, будто у нас нет общего мнения». Над открытой могилой Вильгельм Кюхельбекер пытался прочесть свои стихи:

Клянемся честью и Черновым:

Вражда и брань временщикам,

Царей трепещущим рабам,

Тиранам, нас угнесть готовым…

Все это случилось 26 сентября 1825 года. До знаменательных событий на Сенатской площади оставалось семьдесят девять дней…

Вряд ли мог исполнительный и безответный Доминико Трезини представить кипение страстей, которое разыграется вокруг его правнука…

Историю о внучках и правнучках Трезини в России поведал мне дальний потомок зодчего, поэт и критик Андрей Юрьевич Чернов. Здесь, наверное, следовало бы завершить жизнеописание первого строителя Петербурга, заложившего надежный фундамент для будущих прославленных строений города. Но рассказ А. Чернова пробуждает размышления о множестве явных и тайных нитей, связывающих нас с прошлым. Они приближают его, помогают лучше понять и осознать вечно живущую, неразрывную связь времен.

Конечно, время способно разрушить отдельные памятники культуры, но оно не в силах уничтожить ее или перечеркнуть навсегда. Васильевский остров с его планировкой и зданием Двенадцати коллегий, Петропавловская крепость с ее удивительным шпилем, Летний дворец и общий замысел Александро-Невской лавры навечно останутся памятниками славному труженику Доминико Трезини.

ДВОРЦЫ

Мастер лепки и фантазии Франческо Растрелли

Годы учения

I

Род Растрелли был стар и известен. Правда, недостаточно, чтобы удовлетворить великое честолюбие некоторых его членов. Зажиточные горожане, хорошо знакомые жителям Перуджи, Милана, Флоренции, давно мечтали о дворянском гербе. Повезло Растрелли флорентийским. Дед нашего героя в 1670 году наконец добился права украсить давно приготовленный щит изображением кометы и двух восьмиконечных звезд с золотой перевязью в голубом поле.

То ли обретение герба потребовало изрядных расходов, то ли с годами потощали денежные мешки фамилии, только к рождению Бартоломео Карло — отца нашего героя — у семейства Растрелли осталось высокомерия и гордости больше, чем золотых монет.

Оснований для гордости было все же немало. Флоренция жила своей великой былой славой — родины Данте, Петрарки, Микеланджело; города, где жили Макиавелли и Галилей, где церкви и площади украшены творениями прославленных Джотто и Мазаччо, Донателло и Верроккьо, Челлини и Микеланджело. И каждый горожанин, от каменщика до философа, чувствовал себя личностью. А для тех, кто хоть единожды прошел по улицам и площадям Флоренции, кто любовался тусклым блеском ее старой бронзы и холодным сиянием мрамора, кто восхищался чистотой и строгостью ее очертаний, невесомыми куполами собора Сан-Лоренцо, — для тех само слово «Флоренция» становилось символом высокого искусства. Это романтическое сияние прошлого бросало свой неизбежный отблеск на каждого флорентийца. Даже в Париже, при дворе «короля-солнца» Людовика XIV, выходцев из Флоренции встречали с должным почтением. Десятилетия спустя, вдали от родины, Бартоломео Карло с гордостью будет писать после своей фамилии «флорентиец».

Как истинного дворянина, Бартоломео Карло учили хорошим манерам и обязательному тогда французскому языку. Как обнищавшему дворянину, ему необходима была профессия. Благородная, не унижавшая звания и приносящая вместе с тем доход. Такой профессией для юноши, не желавшего стать ни военным, ни аббатом, могла быть, например, работа скульптора. Не исключено, что сама атмосфера Флоренции подсказала мальчику его призвание, а родители лишь с удовлетворением отметили выбор. Время еще не успело стереть в их памяти, да и не только в их, а в памяти всей просвещенной Европы, кружащий голову успех уроженца Флоренции кавалера Лоренцо Бернини — прославленного